Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

На перемене Сократ-домулла все же набрался решимости и зашел в учительскую. Коллеги встретили его холодно. Кто знает, может, ему это только показалось. Во всяком случае, один из учителей не ответил на его приветствие, сделал вид, что не слышал, как он сказал: «Салам».

Из негромкого разговора молодых учителей, сидевших в отдаленном углу, Сократ-домулла уловил одну только фразу, злорадно произнесенную Каюмовым: «Без ветра листья на деревьях не шевелятся…»

Директор, сидя за своим столом, что-то писал с непроницаемым видом. «Если бы не верил этому письму, то пресек бы подобные разговоры», — подумал, глядя на него, Сократ-домулла.

Нервное перенапряжение последних дней сказалось: Сократ-домулла слег в постель.

Директор школы приказал снять стенную газету. Однако обсуждение письма в коллективе откладывалось со дня на день. Каюмову удалось добиться в районо исключения Сократа-домуллы из списка лучших учителей. Говорили, будто Каюмов заверял заведующего районо, что если хотя бы пять процентов написанного в письме подтвердится, то Сократа-домуллу и близко нельзя подпускать к школе…

Выздоровев, Сократ-домулла стал выходить на айван погреться, когда солнышко поднималось повыше. Но у него не хватало духу выйти за калитку: казалось, там подстерегает беда. Он начал чуждаться людей, чего раньше не замечал за собой. Радовался, что никто из коллег не навещает. Только Хабибахон ему бы хотелось увидеть, чтобы спокойно обговорить с ней все. Может, Хабибахон и проведала бы его, но она, опасаясь людской молвы, переехала в другой район. Была глубокая осень, тучи закрывали город от солнца. В такие серые дни Сократу-домулле становилось и вовсе невмоготу. Он, не находя себе места, метался по комнате, вымеряя ее шагами от угла до угла. А то мог целый день пролежать без движения, укрывшись стеганым одеялом…

В тот день дождь стал накрапывать с самого утра. Ближе к вечеру, когда пожилые люди обычно отсиживаются дома или коротают время за веселой беседой в чайхане, Нигматулла-ака увидел из окна чайханы Сократа-домуллу. Обрадовался, что друг начал наконец-то выходить на улицу и сейчас, может быть, зайдет сюда. Но тот проследовал мимо, низко опустив голову. Тревога закралась в сердце Нигматуллы-ака. «Куда ему понадобилось в столь поздний час и в дождь?» — подумал он. Извинившись перед собеседниками, он слез с сури, торопливо надел ичиги и заспешил за приятелем, намереваясь пригласить его в компанию сверстников, сидящих в чайхане. Однако Сократ-домулла уже исчез из виду. Нигматулла-ака ускорил шаги и вскоре пришел к деревянному мосту через не очень широкую, но стремительную и глубокую речку Кайковус. Начиная от моста река текла слегка под уклон. Вода в этом месте оглушительно шумела, пенилась.

Ни души вокруг. Хотя нет, Нигматулла-ака увидел большую черную собаку, неподвижно сидевшую на том конце моста. Она со скучающим видом обозревала безлюдные берега реки, заросшие джидой и талом.

Нигматулла-ака попытался прогнать собаку со своего пути, прикрикнув на нее. Однако она грозно оскалилась и не двинулась с места. «Как бы это проклятое чудовище не оказалось бешеным», — подумал он. И тут сквозь кисею мелкого дождя он увидел человека, сидевшего на корточках у самого берега. В сгустившихся сумерках не разглядеть было, что он там делает. «Во всяком случае, это не рыбак, — рассудил Нигматулла-ака. — На этом месте сроду никто рыбу не ловил. Да и какое удовольствие сейчас рыбу ловить?»

Осторожно, боясь поскользнуться, Нигматулла-ака спустился по тропинке к реке и пошел вдоль берега. Голенища ичигов вымокли в высокой мокрой траве.

— Домулла, это ты? — громко спросил он.

Человек вздрогнул и, вобрав голову в плечи, будто ожидая удара, обернулся. Это был Сократ-домулла. Однако Нигматулла-ака и сейчас его узнал не сразу. Лицо бледное. Седые мокрые пряди волос, высыпавшись из-под тюбетейки, прилипли ко лбу. В глазах непроглядная темень.

— Да, я, — наконец выговорил он сдавленно. — Что ты тут делаешь?

— А ты что тут делаешь? — спросил Нигматулла-ака, подходя поближе, и увидел обвязанные прутьями тала три кирпича. Учитель толкнул их ногой, и кирпичи с глухим шумом плюхнулись в воду.

— Я только что пришел… Захотелось побыть у воды… — смущенно оправдывался Сократ-домулла.

— Ну-ка идем, идем отсюда, — сказал Нигматулла-ака и, взяв пожилого учителя под руку, повел потихоньку в гору, к дороге.

Пришли в свою махаллю, когда уже стемнело.

— Оказывается, ошибся я в тебе, — выговаривал Нигматулла-ака, ступая следом за учителем, еле передвигающим ноги. — Вспомни-ка время, когда мы с тобой с басмачами бились, кулаков усмиряли. Разве легче было? Разве тогда враги на нас меньше грязи лили?

Сократ-домулла глубоко вздохнул и промолвил:

— Эх, мне бы мои двадцать лет! Нервы, видать, уже не те, износились…

— Но рассудок-то остался прежний. А волей управляет рассудок.

На следующий день Нигматулла-ака взял у друга некоторые документы, которые он хранил еще с первых лет установления советской власти, и пошел самолично в школу. Он поговорил с двумя учителями, бывшими учениками Сократа-домуллы, и они вместе зашли к директору, чтобы справиться, почему он так долго затягивает разбор кляузы. Директор внимательно выслушал махаллинского аксакала, бывшего депутата, просмотрел документы Сократа-домуллы, пожелтевшие от времени, потертые на сгибах, о существовании которых он и не ведал. Потом заискивающе улыбнулся и сказал:

— А мы не будем разбирать этого дела. Поскольку письмо не подписано, значит, недействительно.

Нигматулла-ака как следует отчитал директора, который был значительно моложе его, и сказал, что он не имеет права откладывать этого дела в долгий ящик, обязан немедленно разобраться во всем, чтобы установить, кто написал этот грязный пасквиль. Нигматуллу-ака поддержали учителя. Они заявили, что не смогут спокойно работать, пока не узнают, кто же этот писака. Ведь он, ободренный первым успехом, завтра может и других оклеветать.

Директор было уперся: мол, этот неприятный факт может стать достоянием всего района, а он должен заботиться о чести коллектива, поэтому предпочитает не выносить сора из избы.

Нигматулла-ака поднялся и направился к двери. Сказал от порога:

— В таком случае я еду в облоно. А надо будет, пойду и к самому министру…

Спустя несколько дней стало известно, что анонимное письмо состряпал карьерист Каюмов. Его сняли с работы. А директора перевели в учителя.

Здоровье к Сократу-домулле возвращалось очень медленно. Он все еще не выходил на работу. Его каждый день навещали сослуживцы: приносили из аптеки лекарства, убирали в доме, готовили обед. Словно хотели оправдаться перед пожилым человеком, которого незаслуженно обидели, поверив клевете. Сократ-домулла старался не заговаривать с ними о том, что произошло, — словно бы ничего совсем и не было. Товарищи радовались, понимая, что он их давно простил…