Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

А на одном из банкетов, который дал аспирант в честь своей защиты, Салимхан Абиди в кругу своих почитателей обмолвился: «Как ни странно, у этого хулигана объявились покровители даже в Ферганском обкоме! Я написал тамошнему секретарю письмо, раскрыв ему глаза на человека, который приезжает из нашего института в их область: он же вреда причинит больше, чем пользы! А они, вместо того чтобы вытурить его взашей, создали ему в колхозе «Зарбдор» все условия!»

Профессор говорил громко, так, чтобы его услышал Умид, сидевший неподалеку. Словно крапивой хлестнул его этими словами домулла…

Вспомнилось Умиду, как в колхоз «Зарбдор» приезжал Пулатджан Садыкович. Наверно, это и было после упомянутого домуллой письма. Секретарь прибыл внезапно, в колхозе его не ждали. И даже контора пустовала. А Умид зашел сюда совершенно случайно, всего на минутку — оставить в специальных ящичках пакетики с почвой, подлежащей анализу.

Умид столкнулся с Пулатджаном-ака в дверях конторы. Он спешил и в первое мгновенье не знал, как поступить — пройти мимо, сделав вид, что не узнал, или поздороваться… Пулатджан-ака первый подал руку и сказал:

— А, молодой деятель науки, здравствуйте!

Умид поздоровался и шагнул было через порог, чтобы поскорее уйти, но Пулатджан-ака остановил его.

— Вы не считаете неприличным оставлять гостя одного? — спросил он улыбаясь.

Умид и вовсе растерялся. Однако пришлось вернуться.

— Как у вас здесь продвигаются дела, йигит? — опять спросил Пулатджан-ака.

— Как будто неплохо… — Умид пожал плечами.

— Председатель у себя?

— На поле.

— А парторг?

— В какую-то бригаду уехал.

— Вы единственный человек в правлении — и тоже собираетесь уйти? Что ж, придется мне самому остаться за хозяина, — проговорил Пулатджан-ака и, выдвинув из-за стола стул, уселся, расстегивая на себе шуршащий брезентовый плащ.

— Кажется, там должен сидеть счетовод, — сказал Умид, показав глазами на дверь соседней комнаты.

— Спасибо за подсказку. А может, все же вы, пока нам никто не мешает, расскажете подробнее, чем тут занимаетесь?

Пулатджан-ака выдвинул из-за стола второй стул и предложил Умиду сесть.

Пока девушка-счетовод обзванивала бригады, разыскивая председателя и парторга, Умид и Пулатджан-ака, сидя друг против друга и куря сигарету за сигаретой, вели неторопливую беседу. Вначале, правда, разговор никак не клеился. Пулатджан-ака задавал вопросы и делал вид, что интересуется то тем, то другим лишь из простого любопытства. Умид отвечал односложно. Ему все казалось, что этот человек держит за пазухой камень: не может быть, чтобы Хафиза ему всего не рассказала. Червем заползла в душу тревога, что он, может, для того и приехал, чтобы свести с ним счеты…

Но потом Умид и не заметил, как увлекся разговором и стал рассказывать все, до мельчайших подробностей, о своей работе — ну как если бы рассказывал своему научному руководителю. Впрочем, обоим собеседникам было хорошо известно, что в науке не бывает мелких подробностей и незначительных деталей: уж сколько раз какие-то явления, замеченные походя, случайно, помогали сделать открытия. Пулатджан-ака слушал Умида с большим интересом.

Умид поведал даже о том, как по вечерам колхозники часто собираются, словно бы для чаепития, в доме у дедушки Кошчи, где Умид временно обосновался. А на самом деле приходят поделиться своими соображениями с молодым ученым, который прибыл в их кишлак, чем проявил уважение к местным хлопкоробам. Многие советы хлопкоробов Умидом записаны и изучаются…

Кошчи-бобо водил Умида по колхозным полям. Показывая рукой на междурядья, объяснял, почему, по его мнению, вилт поразил здесь кусты хлопчатника. Говорил о том, какие удобрения из года в год вносились в эту почву, какой вид хлопчатника здесь лучше растет…

И еще о многом, может, рассказал бы Умид секретарю обкома, если бы не ввалился шумно в эту минуту в дверь председатель и Умиду пришлось оставить их вдвоем. А Пулатджан-ака пожал ему на прощанье руку и пожелал успехов…

Сейчас все это пронеслось перед глазами Умида. Один из товарищей подтолкнул его локтем и заметил:

— Говорят, самым умным существом после человека является дельфин. А я бы сказал — Салимхан Абиди! — и хихикнул.

Умид не поддержал разговора.

В середине зимы Умид представил свою работу на обсуждение ученого совета.

Салимхан Абиди в последнее время делал вид, что нисколько не интересуется, чем он занят, — словно бы Умид для него больше не существовал. А сам исподтишка наблюдал за каждым его шагом.

Едва Умид успел выйти из библиотеки, оставив там несколько экземпляров отпечатанной на машинке диссертации, Абиди был уже тут как тут, одним из первых взял он рукопись для ознакомления.

На совете, как Умид и предполагал, Абиди заявил, что диссертация не состоялась. Свои высказывания он старался подкреплять убедительными доводами. Умид записал его замечания. Хотя не все они, на его взгляд, были объективными, он все же не мог не согласиться, что в его диссертации имелись уязвимые места, на которые домулла и обрушился.

Чем больше выступало оппонентов, тем тверже Умид убеждался в том, что предстоит еще немало работы, многие факты следует проверить еще не один раз…

Последним выступил Шукур Каримович. Если Салимхан Абиди пытался перечеркнуть научную работу Умида, то Шукур Каримович заострил внимание на достоинствах его диссертации, но тоже указал на некоторые недостатки, неубедительность проведения кое-каких опытов, согласился с критическими замечаниями ряда товарищей. Шукур Каримович особо подчеркнул, что в диссертации не должны наличествовать бездоказательные выводы. А в работе Умида они, к сожалению, есть.

В конце своего выступления Шукур Каримович заметил Салимхану Абиди, что при обсуждении чьей бы то ни было научной работы следует больше говорить о главном — о самой работе, нежели о человеке, ее проделавшем. А домулла, желая свести на нет всю проведенную аспирантом работу, пытался заодно очернить Умида, как бы ненароком и вскользь касаясь его якобы «аморального» облика. Это не делает чести почтенному ученому.

А летом Умид опять уехал в Фергану. Голый до пояса, он ходил по полям и утром, и в полуденный зной, когда молодые кусточки, нежась в золотистых лучах, подставляют солнцу ладошки листьев. Он стал весь бронзовый от загара. Во всем колхозе «Зарбдор» не осталось ни одного не изученного им участка. Больные вилтом, увядшие кусты хлопчатника он приносил в свою «лабораторию», наспех оборудованную в одной из комнат дома дедушки Кошчи, и подолгу разглядывал под микроскопом продольный срез стебля, сморщенные листья, проводил химические анализы. Нередко советовался он и с Кошчи-бобо, и с другими аксакалами.