Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Спустя примерно полгода после ссоры Нишана-ака и Кизил Махсума аксакалы махалли помирили их: дескать, нехорошо жить по соседству и носить камень за пазухой. И Кизил Махсум всеми силами старался задобрить Нишана-ака.

Почтенных гостей Чиранчик-палван и Арслан усадили на широкую супу, что на самом видном месте и застлана наиболее красивыми коврами. Рядом оказались Хайитбай-аксакал, Нишан-ака, Мусават Кари и другие уважаемые гости. Молодежь расположилась отдельно.

Мусалласа — сладкого виноградного вина — было вдоволь, и пить его разрешалось открыто. Ну, а желающие пить водку должны были это делать тайно, чтобы не видели старшие.

На дастарханах стояла, всевозможная еда. Здесь были и острые блюда, и сладости, и горячая закуска, и холодная. Гап этот скорее походил на большой той.

Прошло немного времени, и с дутарами в бархатных чехлах явились хафизы-певцы — Джурахон и Маурджан. Популярнее в целом крае не сыщешь. Почти вслед за певцами пожаловал и тот, кого уже давно с нетерпением дожидались устроители гапа. Сам Кизил Махсум несколько раз подходил к калитке и выглядывал на улицу. И наконец гость пожаловал. Черный автомобиль подкатил к калитке и остановился, окутанный облаком пыли. Автомобиль пока еще был диковинкой, и его вмиг окружила шумная толпа босоногих ребятишек. Несколько почтенных людей поднялись с мест, заспешили к калитке.

Из машины, отмахиваясь от пыли, вышел Аббасхан Худжаханов. Несмотря на молодость, он уже был почтенным человеком.

Все знали, что Худжаханов не посещает подобные мероприятия. И если он пришел, то это лишь из-за уважения к людям, с которыми живет в одной махалле, и особенно к Кизил Махсуму, хозяину этого дома. Он прошел, несколько сторонясь подгулявшего Чиранчик-палвана, протянувшего было ему обе руки. Кизил Махсум сопроводил его к главной супе и усадил рядом с самыми почтенными аксакалами. Ему налили мусаллас, подали горячий шашлык.

Раскрасневшись от выпитого, Мусават Кари прочел наизусть несколько своих виршей. Худжаханов ему сдержанно поаплодировал, сверкая белыми манжетами.

В самый разгар веселья, когда хафизы начали хрипнуть от песнопения и то и дело смачивали горло мусалласом, а звон дутаров стал глуше, калитка шумно распахнулась. Это появился махаллинский дурачок Хасан-телок. Не обращая внимания на людей, которые недовольно зашикали на него, махали руками и, приложив пальцы к губам, произносили: «Тс-с» — чтобы не мешал слушать песню, — Хасан-телок без всякого приветствия громко обратился к хозяину:

— А где моя доля? Собрались одни байваччи [47] Байваччи — дети, потомки баев. и все пьете сами?

Раздраженный хозяин показал рукой на берег арыка, где стояло корытце с белопенной водой, в которой только что мыли рис. Хасан-телок проследовал к арыку. Он опустился на корточки, с трудом поднял корытце и, приняв белые помои за бузу, начал жадно пить. Опорожнив корытце до половины, поставил на землю. Отдышавшись, оглядел людей. И, словно испугавшись, что это питье кто-то сейчас может у него отобрать, снова прильнул к корытцу. Люди с удивлением следили за ним.

Выпив всю воду, Хасан-телок поднялся и, «захмелев», запел:

Он, танцуя — поводя плечами, кружась, щелкая пальцами и подмигивая гостям, — дважды прошелся вокруг притихших гостей. Затем, шатаясь из стороны в сторону, неуверенно двинулся к калитке и покинул двор. С улицы еще некоторое время доносился его голос:

— Блаженный, — усмехнулся вслед ему Чиранчик-палван.

— Каналья! По-настоящему опьянел, — произнес с удивлением Мусават Кари.

Хайитбай-аксакал задумчиво произнес:

— Его отец, бедный Абдували, преждевременно умер от горя. По такому случаю и сказано: «Бедняка и на верблюде собака укусит».

— Да, вы правы, приличные дети являлись на свет только в байских семьях, — сказал Мусават Кари, неверно истолковав слова старика. Будь он трезвым, может, и не сказал бы такого, но мусаллас развязал ему язык.

Арслан заметил, что Кизил Махсум с беспокойством посмотрел вокруг, и украдкой ткнул приятеля локтем.

— Нынче принято чернить баев, а по сути они были мудрыми людьми, — продолжал Кари, не замечая предостережений хозяина. — А подобные Хасану-телку обречены ходить по земле, шаркая драными кавушами. Такова воля аллаха, аксакал.

Хайитбай-аксакал крякнул, провел по бороде рукой, но промолчал. Нишан-ака исподлобья смотрел на Мусавата Кари. Глаза его сверкали, лицо побледнело. Он был из очень бедной семьи кустаря-литейщика. Арслан забеспокоился, что Нишан-ака сейчас скажет что-нибудь резкое, возникнет ссора и тогда будет испорчен весь вечер.

Но Нишану-ака, видно, удалось подавить свой гнев. Или просто не успел он высказать свое мнение о людях, подобных Мусавату Кари, потому что в эту минуту снова грянула музыка и хафизы, к огромному удовольствию присутствующих, вновь запели свои песни, даря слушателям новые наслаждения. Притихли деревья и цветы, ни один листок на них не шевелился. Казалось, и им песни доставляют ту же усладу, что людям.

Как только хафизы умолкли, решив передохнуть, Чиранчик-палван затеял аскию — состязания острословов. Поискав глазами соперника, он задержал взгляд на человеке с лысой, как тыква, головой, который сидел развалясь и опершись локтем на подушку. Он все это время помалкивал, переводил изучающий взгляд то на одного, то на другого, и при этом на толстых его губах блуждала еле приметная усмешка.

— Эй, Шермат-курбаши [48] Курбаши — так в дореволюционном Туркестане называли начальника местной полиции. , распрямите-ка свой стан! — окликнул его предводитель махаллинских забияк. — Вы же бывалый петух! За время гапа вы с места не сдвинулись. Или, отправив курицу на базар, сами высиживаете яйца?

Вся компания давно уже с нетерпением ожидала повода для смеха. Двор огласился таким громким хохотом, что его, должно быть, услышали в соседней махалле.

Шермат был не из тех, кто падает лицом в грязь или уступает задиристым молоденьким петушкам. Он сел прямо, глаза его задорно заблестели.

— Эй, палван! — крикнул он.

— Лаббай? Слушаю вас.

— Вот мы и распря-а-мились… Давеча, когда мы из-за курочки драли друг друга шпорами, я никак не мог разглядеть вашей головы. А потом гляжу — оказывается, вы с перепугу спрятали ее у меня между ногами!

Компания опять разразилась хохотом. Иные с лукавыми выражениями перемигивались, комментируя находчивость острословов.

— Курбаши-и!

— Лаббай?

— У каждого петуха ведь гребешок бывает на голове! — крикнул Чиранчик-палван, намекая на отсутствие волос у соперника. — А вашу, простите, легко перепутать с другим местом. Вот я в поисках вашего гребешка и нырнул туда, где оказалась моя голова!..