Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Смеющиеся хватались за животы, вытирали выступившие на глазах слезы.

После аскии решил показать свое искусство Баят [49] Баят — название классической танцевальной мелодии. -бала (его настоящее имя было Хаятджан, но некоторые проделки парня послужили поводом назвать его Баят-бала — игривым мальчиком). Кто-то из захмелевших джигитов раздобыл откуда-то атласное платье, платок с кистями и нарядил в них Баят-бала. Когда на середину чисто подметенной и политой площадки плавно выступила изящная танцовщица, собравшиеся, завороженные ее грациозностью, не сразу поняли, что это вовсе не женщина.

Баят-бала исполнял женские танцы под звучание баята, мастерски поводя бедрами, играя животом, а то, вскинув кверху руки и глядя на них томным взглядом обольстительницы, извивался, точно змея.

То и дело раздавались возгласы: «До-ост!» [50] Дост — возглас, выражающий восторг, восхищение. , «Очарован я глазами твоими!», «Еще разок! Еще разок всколыхни бедрами…» И бубнист слегка был навеселе, играл с таким азартом, что казалось — вот-вот лопнет его бубен. Баят-бала, кажется, позволил себе малость выйти из границ приличия, проделав несколько щекочущих воображение движений. Парни восхищенно завопили, захлопали в ладоши. Это не совсем пришлось по душе аксакалам, людям почтенным. Аббасхан Худжаханов, Хайитбай-аксакал, Мусават Кари, сидевшие на почетном месте, хмурили брови и неодобрительно поглядывали в сторону веселившейся молодежи.

Кизил Махсум приблизился к Баят-бала и что-то шепнул ему на ухо. После этого тот стал танцевать более сдержанно.

Но вот наконец, устав, примолкли певцы и музыканты. Баят-бала снял с себя платье и сел на супу, еле переводя дыхание и утирая рукавом потное лицо.

После аскии, по знаку Чиранчик-палвана, начали разносить нарын, подав его прежде всего сидевшим на большой супе.

— А ну, давайте, домля! [51] Домля — обращение к грамотному человеку. — сказал Хайитбай-аксакал, протянув Аббасхану пиалу с водкой. Затем подал Мусавату Кари, Нишану-ака. — Выпейте этой прозрачненькой, если хотите стать петухом в своем гареме! Хе-хе!.. от разных там мусалласов только живот вздувается.

— Значит, решили горло смазать, аксакал? — заметил, посмеиваясь, Аббасхан. Жидкость проливалась из пиалы и стекала по его пальцам.

— Что? Это разве масло, чтобы ею горло смазывать? Не люблю еду с изобилием масла, стану ли его пить! Это, домляджан, чистейшая водка, королева среди напитков! Выпейте — и не заметите, как станете богатырем.

— Пажалиста, мне надо домой, — отпрашивался кто-то.

Чиранчик-палван, не желая его отпускать, возразил:

— Нет приказа уходить!

Мусават Кари, не выдержав, взвизгнул:

— Эй, вы, вам родного языка мало? Не можете обходиться узбекскими словами?

— Мы вас поняли, домляджан, — виновато произнес джигит. — Привыкли, знаете ли, друзей среди русских много…

— Родной язык презирают! Не знаю, что будет через двадцать лет! — произнес Кари громко, чтобы слышали все.

Стало тихо. Почувствовав, что окружающие обратили на него внимание, Кари произнес еще громче:

— Надо сохранять чистоту языка! Их величество Алишер Навои на этом языке написали «Фархад и Ширин»! На этом языке написано «Бабурнамэ»! На этом языке написан «Хикмат»! Не оценивший себя может ли оценить другого! Не будемте же вкраплять чужих слов в наш язык…

— Домля, не скажете ли вы, как называется электричество по-узбекски? — спросил Нишан-ака, сидевший сбоку от него.

— Лаббай? — выкатил глаза Мусават Кари, сделав вид, что не понял вопроса.

— А как называют самовар? — продолжал Нишан-ака.

— Самовар? Самовар и есть самовар! Наше же!

— Ха-а-а, ваше! — усмехнулся Нишан-ака.

— А то чье же?

— А что скажете насчет трактора?

— Вы, Нишанкул [52] Кул — раб. , не затыкайте мне рот! — вскипел побагровевший Мусават Кари.

— Осторожнее выражайтесь, Кари! Это ваше слово «кул» не по адресу. Времена-то ведь поменялись.

Весь смысл жизни Мусавата Кари, казалось, сводился к разжиганию розни между людьми разных вероисповеданий и национальностей, между представителями известных родов и низших сословий. Скорее всего именно это вызывало к нему симпатии Аббасхана Худжаханова, который и сейчас слушал Кари с нескрываемым удовольствием, поощряя его расплывшейся по лицу улыбкой, и будто всем видом своим подзадоривал: «А ну, давай-ка еще!..» Однако, услышав упрек Нишана-ака, он смутился, опомнясь, и, подобно черепахе, втянул голову в плечи. Повернувшись к соседу, буркнул: «Попала муха в плов…» Но теперь он пытался взглядом, жестом показать Нишану-ака, что он на его стороне. Однако тот не обращал на него ровно никакого внимания. Тогда он обратился к Мусавату Кари с советом:

— Уважаемый, тут вокруг молодежь, вас могут неправильно понять. Давайте лучше о другом поговорим.

Сидевший на краешке супы Парсо-домля одобрительно кивнул ему: «Хвала! Умные люди знают, когда свое слово сказать…» Человек этот хорошо разбирался в торговых делах и не раз для уважаемого Аббасхана Худжаханова доставал дефицитные вещи. И обликом он похож на прощелыгу торговца. Уже более года Парсо-домля снимал комнату у Мусавата Кари. Никто не ведал, откуда он прибыл сюда и чем прежде занимался.

— Нечего меня пугать, я не из пугливых! — проворчал Мусават Кари, всплеснув руками.

— Вай, бессовестные, дайте послушать аскию! — возмутился опьяневший Хайитбай-аксакал. — Развели базар, как бабы!..

Кари всем корпусом повернулся к Нишану-ака. Губы его дрожали.

— Можете меня ругать, как вам угодно! Но я не допущу, чтобы ругали мою нацию!

— Речь о вас, а вы не нация. Такие, как вы, мешают спокойно жить нашему народу. Об этом речь.

Аббасхан Худжаханов был хмур. Не предполагал он, что пустячный спор двух немолодых уже людей примет такой оборот. У него окончательно испортилось настроение. Выбрав момент, он упрекнул Кизил Махсума, подошедшего, чтобы спросить, не нужно ли чего-нибудь столь почетному гостю.

— Не следовало кого попало приглашать в гости, — сказал ему на ухо Аббасхан. — А коль уж позвали, надо следить, чтоб язык за зубами держали. Скажите Кари-ака — пусть помолчит!

— Эй, да что это с вами? — скалясь в ухмылке, спросил прибежавший на шум Чиранчик-палван. — Ха, пропади эта водка! Такие дружные приятели — и в мгновенье схватились друг с другом.

— И я диву даюсь, Палван, — в тон ему заговорил Хайитбай-аксакал. — Погляди-ка вон на молодых — они и то ведут себя прилично. Вай, срам какой! И не знаешь, за кого из них заступиться: оба хорошо знают наши обычаи…

— Пьянчужка постепенно становится чужим в своей семье, — заметил Аббасхан, заинтересованный в том, чтобы возникший спор отнесли к обычной пьяной ссоре. — В свое время Абдуль Фарадж сказал, что без меры пьющий вино выявляет четыре свойства своей натуры. Сначала он напыщен, как павлин, движения его медлительны и величавы. Потом он выражает обезьянью сущность — шутит, паясничает, вызывая смех окружающих. Потом, вообразив себя львом, становится спесивым и самонадеянным. И кончается тем, как правило, что обращается в свинью, валяющуюся в луже.