Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Свекровь вынесла из прихожей самовар, поставила в углу айвана и стала строгать ножом щепки. Взглянув на призадумавшуюся невестку, вздохнула и проговорила ворчливо:

— Э-э-э, незачем нос вешать, он ведь ребенок еще, болтает всякий вздор. За Хафизу я спокойна, она серьезная девушка, за нее можно не тревожиться. А вот с самим Кудратджаном мне трудно совладать. Не слушается. Курит украдкой, два раза в кармане у него папиросы нашла. И напрасно вы ему этот дринг-дринг подарили. Только и знает целыми днями бренчать на своем дутаре. Ни в чем помочь не хочет. В магазин сбегать иной раз не допросишься…

Нафиса-апа присела напротив свекрови на корточки и взяла из ее рук нож.

— Матушка, вы не беспокойтесь, я сама разожгу самовар, — сказала она, чувствуя, что старуха ничего не таит от нее. — Как вы-то себя чувствуете? — осведомилась Нафиса-апа, когда у нее отлегло от сердца, и смутилась, подумав, что, занявшись одними только своими детьми, не поинтересовалась даже здоровьем свекрови. — Излечили наконец-то свой ревматизм?

— Эх, — вздохнула старуха, присев на курпачу и жестом подзывая к себе внука, распыхтевшегося от старания открыть материнский чемодан. — Жаль, что саратан проходит. Я несколько раз закапывала ноги в горячую пыль. Сейчас вроде бы ломота полегче стала… Вот нигде не могу раздобыть медвежьего сала, измучилась, расспрашивая у людей. Говорят, медвежьим салом можно излечить ревматизм… Да и то думаю, от старости-то ведь не излечишься. Нынче себя чувствую в добром здравии, и ладно… Иногда сижу одна-одинешенька в этом большущем дворе, призадумаюсь, на воробьев глядючи, что свивают гнезда под стрехой. «Хорошо, — думаю, — им. По ним не заметно, какой из них молодой, какой старый уже. Они, наверно, не ведут счета своим годам, не чувствуют возраста…» А старость, как говорят, не радость, детка. Сегодня мы живы, а завтра нас уж и нет, умру, боюсь, а у изголовья-то никого и не окажется. Сынок мой достаточно поработал в Фергане, можно бы переехать уж обратно. Ведь человек человеку каждую минуту может понадобиться. Хватит вековать далеко друг от друга…

— И я об этом говорю всякий раз вашему сыну, — согласно кивала Нафиса-апа. — И вашей матушке, говорю, было бы спокойнее на старости лет, и наши дети были бы под родительским присмотром…

Алишеру наконец удалось приподнять крышку чемодана. Он вытянул из него шелковую синюю косынку в белый горошек, припасенную для бабушки, и, приковыляв к ней, вложил подарок ей в руки.

Нафиса-апа раздула самовар, смыла с лица сажу под краном и зашла в дом. Она стала ходить из комнаты в комнату, внимательно разглядывая их, примечая, что в них изменилось, ко всем издавна знакомым предметам притрагивалась рукой, мысленно здороваясь с ними. Сейчас с особенной силой ощутила она, как соскучилась по родному очагу… Остановилась в задумчивости посередине комнаты дочери. Кровать аккуратно прибрана, прикрыта кружевным покрывалом. На письменном столе лежат несколько книг. Классическая поэзия. А где же учебники?.. Открыла гардероб, перебрала все платья. Ей показалось, что они висят в том же порядке, в каком сама развешивала перед отъездом, — словно бы дочка их ни разу не надевала. Подошла к этажерке. Ага, вот они, учебники, — химия, литература, немецкий… Взяв одну из книг, машинально перелистала. Меж страницами промелькнула фотография. Вынула, внимательно в нее вгляделась. Какой-то парень. Ничего из себя, симпатичный. Кто-то из родственников? Но, как ни напрягала память, не могла припомнить. На ум вдруг пришел тот пучеглазый парикмахер со сломанным носом, приснившийся в дороге. Она моментально отогнала скверное виденье и почему-то даже обрадовалась, что парень, изображенный на фотографии, нисколечко не похож на того омерзительного типа… Однако кто же это? Почему его карточка оказалась в книге Хафизы? Может, одноклассник какой-нибудь? Ведь после окончания школы выпускники часто обмениваются фотографиями…

Нафиса-апа задумалась. Ей было над чем поломать голову.

Окно во двор было открыто. Нафиса-апа услышала, как напротив калитки остановилась машина. Глухо щелкнула дверца. В ту же секунду калитка шумно распахнулась, и во двор влетела сияющая от радости Хафиза. Мать заспешила из дому, и они встретились на айване. Дочь повисла у нее на шее, как делала всегда, когда была маленькой. Нафисе-апа сразу же бросилось в глаза, что дочь отрезала косы, и у нее больно заныло сердце. Но не хотелось с первой же минуты напускаться на дочку с упреками. Поэтому в ответ на ее ласки она принялась обнимать ее и целовать в обе щеки.

Бабушка, забавлявшаяся с внуком на курпаче, посмеиваясь, принялась корить:

— Ай, ай, доченька, ведь твоя мать устала с дальней дороги, а ты виснешь на ней. Сколько ни растут, а все одно остаются детьми.

— Вы только поглядите на мою дочку! Она ростом обогнала мать! — восклицала Нафиса-апа, восхищенно разглядывая Хафизу со всех сторон.

— И птенец голубя вырастает с мать, а все следует за нею, волоча по земле слабые крылышки, пока не научится летать. А крылья окрепнут — только его и видели, — задумчиво заметила бабушка.

Хафиза прижалась к груди матери и не хотела выпускать ее из объятий. У нее на глаза даже навернулись слезы от радости — так сильно она соскучилась по матери. Особенно она переживала, что мать могла обидеться на нее за столь скорый отъезд от них. И вот они опять вместе, мама нисколечко не сердится…

Алишер с улыбкой глядел в их сторону и, широко раскрыв сливовые глазенки, дивился, что сестра такая большая, а ластится к матери, словно маленькая. Однако на этот раз он решил не прогонять ее: ему на коленях у бабушки тоже было уютно. Хафиза стремительно подбежала к нему, он очухаться не успел, как оказался у нее в объятиях, со страху обхватил шею сестры ручонками.

— Послушай-ка, расскажи, как ты здесь живешь! — спрашивала Нафиса-апа, стараясь разжать руки восторженно вопящего малыша и отобрать его у дочери, чтобы он не мешал их серьезной беседе. Но Алишер отбрыкивался, не давался.

За внучку ответила бабушка:

— Как ей жить? Хорошо живет. Я денно и нощно смотрю за ней. Наша Хафизахон умная и славная девочка, по дому мне всегда помогает и о своих делах не забывает, дай аллах ей здоровья.

В этот момент калитку открыл Кудратджан. Глядя на сестру исподлобья, он медлительной, переваливающейся походкой приблизился к айвану. С его появлением восторг на лице Хафизы тут же уступил место тревоге. Она сразу посерьезнела и, возвратив Алишера бабушке, стала расспрашивать у матери об отце, все ли благополучно у него на работе. А мать придирчиво присматривалась к ней, прислушивалась к интонациям ее голоса. И с удовлетворением отметила про себя, что дочь достаточно серьезна, не верещит, как некоторые девицы-пустомели, об их здоровье справилась не просто чтобы спросить, а с неподдельным беспокойством и, выслушав ее, теперь деловито рассказывает об экзаменах, о преподавателях, которые проводят консультации, и о своей подружке Раано. От ее внимания не ускользнуло и то, что дочь похудела за последнее время, да и побледнела, будто загар и не касался ее лица. «Наверно, много занимается, не жалеет свою головушку», — подумала мать, и сердце ее заполнили жалость и нежность к единственной своей баловнице дочери, на которую уже с семи лет, с той поры как пошла в первый класс, навалились заботы. И как Нафисе-апа ни было жаль ее отрезанных кос, она в душе признала, что новая прическа идет ей еще больше. Волнистые, аккуратно уложенные волосы красиво обрамляют чуть продолговатое, тонко очерченное лицо, подчеркивая его белизну. А ресницы и брови на светлом лице так черны, что Нафиса-апа, усомнившись, послюнила уголок платочка и попыталась было их вытереть, чем заставила дочку долго переливчато смеяться.