Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Что же мне делать? — задумчиво проговорила она. — Ведь он там просидит до вечера…

— Конечно! По нему было заметно, что он прирос к этому месту надолго.

— Может, мне быстренько съездить?

— Как знаешь, тебе виднее.

— Тогда бегу! До свидания!

Не успела Раано ответить, Хафиза уже бросила трубку и ветерком выпорхнула на улицу. Мимоходом сказала матери, что их телефон отключили, она свяжется с Ферганой по автомату с центрального телеграфа и тотчас же вернется…

Нафиса-апа и свекровь переглянулись. Взгляд старухи говорил: «Видели?.. Просто нельзя понять нашей бедовой девушки, не знаешь, что она в следующую минуту выкинет. Поскорее бы уж вы всей семьей переехали из Ферганы. А то она этак совсем от рук отобьется…» А вслух Ташбиби-хола, тихонечко вздохнув, сказала:

— Ничего, сейчас позвонит, быстренько обернется…

Нафиса-апа зашла в комнату, сняла телефонную трубку. Телефон работал. Она подошла к этажерке, перелистала знакомую книгу. Фотография лежала на месте. Нафиса-апа долго ее разглядывала. «Сказать отцу или пока не стоит?» Он всегда не на шутку сердился, когда она прежде времени била тревогу. «Что из себя представляет этот парень? Не волокита ли, не ловкач ли какой-нибудь? Как бы наша доверчивая девочка не оказалась по неопытности в руках плохого человека, который сделает ее несчастной. По-видимому, из-за этого человека она и в Фергане не смогла пробыть дольше двух недель. Все строчила, строчила каждый вечер кому-то письма, ссылаясь на то, что пишет бабушке, а бабушка говорит, что от нее получила всего-то два письма…»

Медленно вышла Нафиса-апа на айван и присела на курпачу около хонтахты, чтобы помочь свекрови, затеявшей на радостях плов, принялась нарезать тоненькими, длинными брусочками морковь. Они согласно застучали ножами о дощатый столик, а мысли у обеих были далеко отсюда — у одной рядом с дочкой, у другой рядом с внучкой…

Солнце поднялось высоко и успело раскалиться добела. А Умиду не хотелось вставать. Он лежал в одежде поверх неразобранной постели. Вроде бы и спать не спал и глаз не разомкнуть. Хорошо, что Салимхан-домулла разрешил сегодня не являться в институт, поручив срочную работу. Вчера пришлось просидеть до трех часов ночи: листал, вчитываясь, книги, брошюры по агротехнике, просматривал статьи в газетах и делал выписки. А когда в глазах зарябило, свалился, не раздеваясь, да так и уснул.

Умид тщательно исполнял все, о чем бы ни попросил домулла. С каждым разом домулла все больше и больше загружал своего ученика всякого рода поручениями, будто желал уяснить, сколько тот сможет «поднять на себе».

Каждый день, приходя в институт, Умид втайне надеялся, что на этот-то раз профессор Абиди непременно заговорит с ним о теме, над которой Умиду предстоит работать. Но уже к вечеру Умид убеждался, что сегодняшний день ничем не отличался от вчерашнего, а завтрашний, наверно, будет точь-в-точь как сегодняшний. Минуло столько времени, а Умид до сих пор не узнал здесь ничего нового. Этак недолго позабыть и то, чему выучился в институте…

Умид уже заметил, что его руководитель, профессор Салимхан Абиди, с гораздо большим восторгом рассказывает о дефицитных вещах, приобретенных его женой по счастливой случайности, чем о хлопке. Особую гордость профессора составляли те предметы, которыми он владел один, которых ни у кого другого не могло быть. А если кто и вознамеривался стать обладателем такой же вещи, Абиди испытывал муки, чувствовал себя не в своей тарелке и всячески старался тому воспрепятствовать…

Салимхан Абиди был красноречив, как никто другой. Своими рассуждениями, ссылками на авторитеты, к слову ввернутыми поговорками и пословицами он умел убедить собеседников в справедливости своих воззрений даже в том случае, если в начале разговора его неправота была не только сомнительной, но и очевидной. Это он считал своим достоинством и в больших компаниях любил вспоминать, как однажды в молодости ему довелось состязаться с длинным на язык лавочником из их махалли и как, благодаря своему остроумию, заставил лавочника удрать под хохот многочисленной толпы.

Иногда профессор на час и на два задерживал у себя Умида, вошедшего доложить о проделанной работе, сажал его напротив себя на стул и начинал рассказывать о том, что жил в былые времена в их махалле тщедушный и малорослый мулла, который, казалось, еле ноги волочит, и все думали, что стоит ветерку подуть посильнее, и он без труда подхватит его и понесет, как сухой лист. И вот однажды все целый месяц только о том и говорили, как этот мулла до полусмерти избил беданабаза [12] Беданабаз — любитель перепелок и перепелиных боев. Хайитбая, которого за силу и бесстрашие до той поры люди почитали барсом старого города.

Умид уже неоднократно слышал из уст Салимхана-домуллы, и всякий раз с дополнительными подробностями, о том, как некогда он укротил разъяренного быка…

Умид всегда внимательно слушал, доставляя этим удовольствие профессору, и про себя дивился, что Салимхан-домулла ни разу не заикнулся в разговорах с ним о своем вкладе в науку. Умид никак не мог разобраться, от скромности ли его руководитель умалчивает об этом и чаще всего говорит на отвлеченные темы или подобно тому, как хирурги питают слабость к цветам, бабочкам, пернатым и находят отдохновение в игре на дутаре или тамбуре, как воспитательницы любят рассказывать детям о страшных разбойниках и хищных зверях, так и он, Салимхан Абиди, старается отвлечься хотя б на короткий миг от того, чем каждодневно заполнена его голова…

Вчера профессор, разоткровенничавшись, начал рассуждать: «Вот ты день-деньской трудишься, трудишься, из месяца в месяц, из года в год, суетишься, вертишься, как белка в колесе, а когда тебя начинают наконец замечать, ты уже приближаешься к возрасту, который не назовешь ни «весной», ни «летом», скорее всего это уже «осень». Глядь, и здоровье растерял, как деревья теряют в эту пору красу свою. И начинаешь жить одними только воспоминаниями. Пробуешь перед кем-то для утешения души своей похвалиться, что тобою некогда сделано, побахвалиться немножко — и видишь на лицах равнодушных собеседников всего только вежливые, снисходительные улыбочки. Глядят на тебя как на дряхлую развалину. И не потрудятся подумать, что не всегда же ты был таким, что когда-то и ты обладал немалой силой. Не только в мышцах она была, но и в голове. Что совсем только недавно тебе вспомнился совет Авиценны пить каждый день натощак простоквашу… Ложишься время от времени в стационар на обследование. Пробуешь даже по утрам заниматься физкультурой. Но стоит чуть перебрать меру в выпивке или принятии пищи, как тут же одна сторона абкаша — коромысла перетягивает и сердцу становится невмоготу…