Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Если я буду весь день сидеть за столом, то рискую в своем возрасте получить стенокардию. И так нет-нет да и покалывает сердце, — сказал он, взявшись рукой за грудь. — А вы молоды, полны энергии и здоровья. Вот и поработайте. Посмотрим, на что вы способны. А я потом прочитаю и, если надо будет, исправлю…

Сейчас Умид был бесконечно благодарен своему домулле за доверие. Представилась возможность проявить свои способности, и он их проявит. Умид взял в библиотеке и книги Чарльза Дарвина. Домулла, видимо, упустил из внимания Дарвина. А он ведь, пожалуй, может высветить все важнейшие моменты в его брошюрке по селекции…

Главным своим помощником в работе Умид считал русский язык. Что бы Умид сейчас делал, если бы не знал его. Со всеми самыми крупными творениями знаменитых ученых он может ознакомиться только на русском языке. Как кстати пришлось, что в школе, еще не предполагая, как ему понадобится в будущем русский язык, он часто брал в библиотеке книги русских писателей. А после службы в армии, где большинство его друзей были из Подмосковья, Смоленщины, Сибири, он разговаривал по-русски уже почти без акцента. Салимхан Абиди даже не преминул заметить, что очень ценит в нем это качество, что его ученику следует в полной мере использовать свои возможности.

О самом профессоре Абиди нельзя было сказать, что он блестяще знает русский язык. На собраниях, к примеру, он любил выступать велеречиво и считал, что всякий доклад обретает красоту и содержательность лишь в том случае, если обильно пересыпан пословицами и поговорками и русскими словечками. Он широко пользовался этим приемом. Однако по сей день никак не мог избавиться от акцента. После каждого его выступления друзья, посмеиваясь, обращались к нему: «Эй, мусульманин, если в своем «да-ка-лат» опустишь одну букву, то станет похоже на «доклад», ведь ничего сложного». После этого домулла вытягивал губы, краснея от усердия, и с трудом выдавливал из себя опять-таки: «Да-ка-лат…» И все же каждое свое выступление он расцвечивал словами «плинум», «исказали», «дуватис пет», «Педор», «пиль», что должно было означать, по всей вероятности, — пленум, сказали, двадцать пять, Федор, пыль. Люди, впервые слышавшие доклад профессора Абиди, вначале посмеивались, а потом поневоле привыкали. Когда председательствующий объявлял, что слово имеет профессор Салимхан Абиди, сидящие в зале заранее запасались терпением, зная, что этот человек в очках и с пролысиной на макушке не сядет на место раньше чем через час.

Умид с первых же дней заслужил симпатию домуллы, который не мог не заметить, как самозабвенно его ученик отдается делу и, если надо, готов не спать ночами. Иногда он беседовал с Умидом и узнал, что бедняга парень вырос, не ведая отцовской заботы и материнской ласки, но никогда не терял надежды отыскать свою тропу, которая выведет его на широкую дорогу жизни. Поэтому-то почитал теперь за счастье работать в таком авторитетном учреждении, как научно-исследовательский институт селекции, под началом знаменитого профессора Салимхана Абиди. Он был скромен и трудолюбив. А главное, услужлив. «Я вижу, ты, ука [13] Ука — братишка. , по-настоящему ищешь знаний. Не как некоторые. Я тебя сразу разглядел. Потому-то и взял к себе, — говаривал профессор, обращаясь к Умиду, впрочем как и ко всем, то на «вы», то на «ты». — Считай, тебе повезло. Не приведи аллах, оказался бы в руках, кхм… неучей, и в сорок лет не стал бы кандидатом…» — при этих словах Салимхан Абиди почему-то многозначительно показывал глазами на потолок, над которым находился второй этаж.

В обеденный перерыв профессор никогда не ходил в столовую. Обычно он давал Умиду рубль, и тот приносил ему касу горячих манты. Да и сам Умид не раз говорил своему руководителю, чтобы он не церемонился, если ему что-нибудь надо. Ведь у домуллы не так уж много времени, чтобы растрачивать его на дорогу в столовую и обратно. К тому же там почти всегда очередь. Если домулла не вызывал, Умид, отправляясь на обед, заглядывал к нему в кабинет и спрашивал: «Не принести ли вам, домулла, манты или шашлык?» Выполнять эти пустячные поручения ему не составляло труда, а пожилому человеку ведь приятно, когда ему оказывают внимание. Умид уже изучил вкус своего домуллы, знал, что он не любит бифштексов, предпочитает блюда, приготовленные из теста, — манты, чучвару, лагман — и обожает тандырные лепешки, посыпанные семенами конопли, которых, к сожалению, в институтской столовой не пекли. Поэтому, отправляясь утром на работу, Умид мимоходом заходил на базар и покупал для профессора три-четыре румяные, еще горячие лепешки.

Умиду часто приходилось с длинным списком литературы, составленным его руководителем, идти в библиотеку и копаться в каталогах, отыскивая нужные книги. Профессору очень нравилась педантичность, с которой его ученик выполнял поручения.

— Вы стоите не сорока рублей, а всех ста! — восхищенно воскликнул как-то Салимхан Абиди и пояснил: — В былые времена некий бай держал несколько слуг. Двоим из них он платил по сто рублей, а остальные получали только по сорок. Последние начали роптать, почему им платят мало. Стал было бай объяснять, а те никак не возьмут в толк, что по сто рублей получают слуги, которые работу выполняют быстро и без проволочек. Никогда не ропщут, не задают лишних вопросов и по одному взгляду хозяина угадывают, чего он хочет. А те, что получали по сорок рублей, по одному и тому же делу ходили по нескольку раз, там, где мог бы управиться один, возились вчетвером и, кроме всего прочего, имели чересчур длинный язык…

Умид понял намек Салимхана Абиди. Старался проявлять еще больше рвения в работе. И никому нигде не рассказывал, что пишет за своего руководителя статьи, которые затем время от времени появляются в газетах.

И когда домулле приходилось выступать перед учеными коллегами, он мог в своей речи с уверенностью ссылаться на новейшие данные, поражая слушателей своей эрудицией и осведомленностью. По глазам коллег он видел, что те диву даются, как это он, Салимхан Абиди, успевает вбирать в себя такой поток информации.

Умид сидел где-нибудь в углу среди аспирантов и внимательно слушал, словно бы касательства не имел к составлению доклада своего научного руководителя. Молодец парень. Умеет себя вести. Салимхану Абиди он нравился все больше и больше. Профессор изо дня в день все больше откровенничал с ним, высказывал свое отношение к тем или иным вопросам, чем как бы предлагал придерживаться того же мнения. Посвящал в некоторые тонкости селекции, ведомые якобы ему одному. Например, он считал, что созданный недавно после долгих лет работы Шукуром Каримовичем новый сорт хлопчатника Мутант-один всего только «надел на себя красивую маску». А казалось бы, этот сорт хорош во всех отношениях: и быстро вызревает, и морозоустойчив, и активно сопротивляется болезням — и селекционеры сулят ему большое будущее. Однако домулла объяснил своему ученику, что этот сорт выведен путем изменения нормальной морфологии хлопка при помощи гамма-лучей, а такая структура недолговечна. Поэтому на ученом совете он один только не присоединил своего голоса к общему восторгу своих коллег, а утверждал, что хлопчатник, полученный таким путем, всего через каких-нибудь два-три года вернется к прежнему своему состоянию. Конечно же он отдает должное создателю Мутанта-один Шукуру Каримовичу, считает его незаурядным ученым, питает к нему большую симпатию, как к давнишнему своему другу, однако апробированный им новый метод вызывает у него недоверие, что уж тут поделаешь… В заключение своей речи он напомнил призадумавшимся коллегам о старой мудрой поговорке: «В какую личину ни рядись, как себя ни размалевывай, а пооботрешься да дождичком тебя примочит — снова тем и станешь, кто ты есть».