Мирмухсин - Чаткальский тигр

— Эх-ха! — воскликнул Музаффаров, хлопнув себя по коленям. — До той поры многое на Земле изменится. То ли еще более будет развита наша цивилизация, то ли исчезнет вовсе…

— Думаю, у человека все же хватит ума — не погубить всего, что он имеет.

— Если они столько времени будут лететь т у д а, значит, столько же времени — о б р а т н о?

Мархаматхон, принесшая в это время чай, решила, что они ведут беседу об очередном полете космонавтов, и сказала со вздохом:

— До того времени, может, и наш Хайрулло вернется…

Файзулла Ахмедович ответил смеясь:

— Мы с тобой успеем не раз покинуть этот мир и возродиться вновь!

В те дни, когда душой Музаффарова владел зимний холод, Амир Равнак своим приходом вносил в нее весну. Лицо божа светлело, глаза оживлялись. Потому что друг, щадя его больное сердце, выбирал для беседы тему приятную, интересную им обоим и, не давая думать о горестном, сразу втягивал его в разговор.

— Да, чуть не забыл! — воскликнул Амир Равнак, шаря по карманам. Наконец нацепил на нос очки и развернул лист бумаги. — Прошу внимания! Это я написал вчера вечером. И он прочел стихи, в которых говорилось о сыне, утратившем честь.

— Хвала! — сказал Файзулла Ахмедович. — Хорошо написали. Вы почувствовали боль моей души и смогли ее выразить словами. Несмышленый Хайрулло вверг нас в печаль…

— Мой дорогой, ведь ваша печаль — это моя печаль. Однако надо мужаться.

Мархаматхон, с надеждой глядя на поэта, проговорила:

— Если это стихотворение опубликуете в газете, то, может быть, выпустят Хайруллу?

И тени улыбки не промелькнуло на лицах Файзуллы Ахмедовича и Амира Равнака при этих словах наивной женщины. Они лишь ненадолго умолкли, посчитав смех над чувством матери кощунством. Потом поэт сказал:

— Если одна половина суток темная, то другая — светлая. Не печальтесь, сестричка Мархаматхон. Выпустят вашего сына. Конечно, выпустят…

— Да сбудутся ваши слова, мулла-ака, сердце мое уже почернело от горя… Что же это натворил наш глупый сын, а!..

В это время зазвонил телефон. Файзулла Ахмедович нехотя снял трубку.

— Эй, домляджан, вы, домля, да?.. — послышался пьяный голос Сапчабашева.

— Что вы хотите сказать?

— А то!.. Я вырастил и воспитал четверых детей. Замечательные дети у меня! Ни один из них не сидит в тюрьме. Я настоящий отец…

— Что вам от меня нужно? — вскричал Музаффаров, сморщась как от зубной боли.

— Не орите! Прошли времена, когда вы могли орать!.. Я честный человек, в моей семье никто не был под судом! Ха-ха-а-а!..

Музаффаров с треском опустил трубку на аппарат. Но через некоторое время телефон зазвонил опять. У Музаффарова в душе еще все кипело, но, полагая, что это звонит кто-то другой, он вновь поднял трубку. Тот же гнусавый голос ударил в ухо:

— Алло, домляджан, я честнее вас…

Файзулла Ахмедович швырнул трубку на рычажки. Мархаматхон поняла, что этот мерзкий человек не оставит, видимо, ее мужа в покое, и, выйдя в другую комнату, выдернула штепсель из розетки.

— Я слышал, что этот подлец таким способом довел до гроба одного порядочного человека. Теперь, похоже, за меня взялся, — сказал поникший Музаффаров, посасывая валидол.

— Кто это? — спросил обескураженный Амир Равнак.

— Да один прощелыга. Предлагает мне свои услуги. А я не только знаться с ним — видеть его не могу! Может, он полагает, что я его боюсь?..

— И лев, и тигр избегают гиен. Конечно, не из боязни, а просто брезгают ими, питающимися гнилью и падалью. Лев не приближается к гиене, и более того — увидев издали, гордо уходит прочь. Как без собаки во дворе разводятся кошки, так без львов и тигров в степи господствуют гиены…

— Подумать — и слова-то его никчемны, бессмысленны. А слушать неприятно — будто вместе с едой нечаянно проглатываешь муху. И пока тебя не вывернет наизнанку, не успокоишься.

— Слово же, лишенное мысли — это скорлупа без зерен. Отметите их и не обращайте внимания, — посоветовал Амир Равнак.

Уже закатывалось солнце и от высоких пирамидальных тополей на дорогах пролегли длинные голубоватые тени, когда наманганский областной радиоузел вдруг на полуслове прервал передачу. Из всех репродукторов — и из тех, блестящих, что висели на столбах, и из тех, что находились в домах, — послышался хрип, писк и сквозь них неожиданно прорвался тревожный голос: «Граждане! Внимание! Внимание! Вдоль русла реки Чартаксай наступает поток воды! Скорее берите детей, больных и поднимайтесь на Кушанские холмы! Скорее!.. А те, кто находится далеко от возвышенностей, пусть немедленно взбираются на деревья! Скорее!..»

Не прошло и нескольких минут, как улицы Намангана заполнили толпы взбудораженных людей.

В кишлаки, расположенные на берегу Чартаксая, на мотоциклах мчались милиционеры. Они кричали что есть мочи в громкоговорители: «Скорее хватайте своих детей и спешите на холмы! Живее, товарищи, живее!..» Свалившееся как камень на голову страшное известие вмиг подняло на ноги население Чартака, Кораскона, Алихана, Карабага и других кишлаков. Перепуганные матери, отцы кинулись на улицу искать своих игравших невесть где детишек. А репродукторы между тем не умолкали, из них все раздавался и раздавался леденящий голос: «Граждане! Вода прорвала Чартакскую плотину. Срочно уходите из низин. Поднимайтесь на возвышенные места!..»

Люди несли на руках младенцев, кто-то помогал старикам и больным, поддерживая их под руку, кто-то тащил, взвалив на спину, свой скарб. Женщины метались из стороны в сторону, от улицы к улице, не находя своих детей, охрипшим голосом выкрикивали их имена, плакали. Милиционеры, пришедшие на помощь жителям, и присоединившиеся к ним джигиты, показывали дорогу в безопасные места, помогали многодетным семьям нести перепуганных насмерть малышей. Протяжно мычали привязанные в хлевах коровы, блеяли овцы — и они почувствовали приближение бедствия. Однако никто и не помышлял помочь бедным животным. Даже отвязать их никому не пришло в голову. До того ли…

Все холмы в округе, большие и малые, были облеплены людьми. Дети плакали: им казалось, что приближается страшный многоголовый дракон, о котором они слышали в сказках…

Нигде не зажглась ни одна лампочка, и темнота осмелела. Быстро наступила ночь.

По асфальтированной дороге вдоль реки на предельной скорости промчались автомобили с горящими фарами, проскочили по мосту через Чартаксай, исчезли за поворотом. Кто-то предположил, что это, должно быть, приехали руководители района и области. И напряжение сразу же спало. Люди поняли, что их в беде не оставят, о них позаботятся.

Одним из последних поднялся на холм председатель колхоза Юсуфджан-ака, держа за руки чьих-то мальчика и девочку лет шести-семи. За ним ковылял, постукивая костылями, инвалид войны Кучкар. На плечах у него, оцепенев и вцепившись ему в волосы, сидел какой-то мальчонка. Неожиданно из темноты появилась старуха Айша-биби. Она медленно шла по тропе и несла на голове большую плоскую корзину. Обгоняя ее, проследовал местный милиционер, с трудом втаскивая наверх двух упирающихся и орущих мальчишек. «Дяденька-а, я же ничего не сдела-а-ал!» — вопил сквозь слезы один. «Я больше не буду-у-у!..» — вторил другой. Проходя мимо Айши-биби, милиционер бросил не без досады: «Эй, старуха, бросьте корзину, жизнь надо спасать!» Старуха проводила его презрительным взглядом и пошла себе не торопясь, прямехонько держа свой стан, как молодая. В корзине, набитой листьями тутовника, копошились шелковичные черви, которых она с самой весны выхаживала.