Мирмухсин - Чаткальский тигр

Едва Гульбадан открыла дверь, он сразу же ей выложил все — и что неважно себя чувствует, и что у него температура, и что в Намангане рухнула Чартакская плотина.

— Вай, умереть мне, что же теперь будет? — испуганно воскликнула жена.

— Если станут меня спрашивать по телефону, говори, что я болен, что умираю!..

— Вас могут привлечь? — округлила глаза Гульбадан.

— Там же кроме меня работали и другие! Я и тогда часто болел! Только, черт меня дери, не сообразил запастись бюллетенями.

— Вы же были начальником на плотине, с вас и спросят!

— Заткнись, дура! Комиссия приняла же у меня работу! — крикнул Хазратов, срываясь на дискант, и поежился, как при ознобе.

Проберет озноб, когда вспомнишь, как поторапливал всех, заставлял бульдозеристов сгребать землю прямо с холмов, даже не подвергнув грунт лабораторному анализу. Прораб Инамджан ему не раз показывал места, которые, на его взгляд, были слабо утрамбованы. Но Хазратов только раздражался и высокомерно отвечал: «Сюда будут свалены еще тысячи тонн грунта и камня. Могут ли под такой тяжестью остаться «слабо утрамбованные места»? Надо чуть-чуть мозгишками шевелить, прораб! Иначе не получится из тебя никакого инженера!.. Всегда надо изыскивать способ, чтобы экономить время и государственные средства!..» Да и как не возмутиться, если человек, который еще только учится в политехническом институте, и то заочно, берется поучать, наставлять уму-разуму тебя, человека искушенного. Хазратов умел в таких случаях любого умника поставить на место.

В душе, конечно, он и сам понимал, что плотина строится недостаточно прочно. Да по-иному разве построишь в такие сжатые сроки! Правда, сроки эти он сам сократил до минимума, чтобы приметны были его старания. Но не мог же он предполагать, что вода в озере когда-нибудь поднимется выше дозволенной черты, превысит шесть миллионов кубометров! Пусть те и отвечают, кто не уследил за этим! А он ставил себе цель — сдать плотину в эксплуатацию раньше срока. И сдал. И награду за это получил…

Опять возник перед глазами взволнованный Инамджан. Вот наваждение! Как-то Хазратов решил уехать с плотины чуть раньше времени, а этот взбалмошный парень выскочил наперерез его «Волге», едва не угодив под колеса.

— Ака, трамбуют неважно! Вы что, решили: «После нас хоть потоп»… Да?

— Ты что болтаешь, молокосос? — взъярился Хазратов. — Ишь, какой рьяный нашелся! Мои ребята — молодцы, прекрасно работают. Ты знай следи, чтобы самосвалы успевали гравий подвозить!.. — Захлопнул дверцу и укатил к своей прекрасной Кимсанхон, с которой тогда еще только познакомился.

Да, выходит, прав был Инамджан, лопнуть бы ему — все работы выполнялись, как говорится, лишь кончиками пальцев. Теперь Инамджан там инженером работает — как бы, чертяка, не вывел Хазратова на чистую воду!..

Хазратов подсел к телефону и раз десять беспрерывно набирал номер, пока наконец дозвонился до одного из своих давних приятелей, который заведовал отделением в больнице. Хазратов без обиняков сказал, что болен и сегодня же ляжет, если ему будет приготовлено место в стационаре. Приятель, понимавший его с полуслова, повел себя молодцом — сказал, что место уже готово, хоть сейчас пришлет за ним санитарную машину.

Довольный принятыми мерами, Хазратов вышел из дому, чтобы отослать в Чарвак машину. Изобразив на лице страдальческую мину, он поговорил с шофером, ища сочувствия, и наказал передать Садовникову, что сам приехать не может, так как серьезно заболел.

А вечером, когда спала жара, Хазратов прихватил с собой огромное блюдо плова, приготовленного Гульбадан, и пожаловал в стационар. Заведующий отделением переговорил со своими коллегами и поместил его в палату-люкс. Хазратов переоделся в полосатую больничную пижаму и лег на кровать, положив на голову холодный компресс и натянув до подбородка простыню. Но едва остался один, отбросил смоченные полотенца и закурил свои любимые — «Золотое руно». Его мысли волей-неволей уносились в Наманган. Ему мерещились потопленные колхозные поля, разрушенные мосты, смытые кишлаки, разгневанные люди, оставшиеся без крова… Не иначе как будут искать теперь виновного. «О Фортуна, не отвернись! Помоги избежать позора! В твою честь я закажу такой пир, какого еще свет не видывал!..»

«Не единожды я выручала тебя. Но слишком тяжела в этот раз твоя вина», — вдруг явственно донесся до Хазратова голос Фортуны.

«Разве я это нарочно? Мы только чуть-чуть поторопились…»

«Признайся же — кто тебя заставлял торопиться?.. Молчишь? Тогда я скажу тебе. Тщеславие. Ты хотел отличиться во что бы то ни стало. И вот что из этого вышло».

«Я не только для себя старался. Для других тоже. Ведь не я один получил награду. Пусть и они отвечают!..»

«Ответят, — сказала Фортуна. — Но ты виновен больше всех. Это из-за твоей халатности разрушены кишлаки, погиб скот, затоплены поля…»

«Пусть простят меня, пусть простят… Я не пожалею денег…»

«Хочешь откупиться? А совесть?.. Тебя не будет мучить совесть? Она ведь неподкупна».

«Совесть… — усмехнулся Хазратов. — На одной совести далеко не уедешь. А если есть деньги…»

«Тогда я тебя сведу с людьми, которых ты оставил без крова. Послушай, что они тебе скажут».

«До-о-о-од!.. Помогите-е-е!..» — завопил Хазратов и проснулся от собственного голоса. Глядь — лежит на больничной койке, а край простыни начал тлеть от горящей сигареты.

— О аллах, убереги меня!.. — взмолился Хазратов, видя в этом дурное предзнаменование, и что есть силы стал колотить ладонью о постель.

Караджан вел машину на одной скорости. Слева, теперь почти на одном с ним уровне, высилась вершина Конгир-Бука, похожая на зеленый шатер в бурых разводах камней и осыпей. Остановить бы сейчас самосвал и побрести к ней, своей вершине, посидеть на теплом камне да выкурить сигарету, обозревая с высоты гигантскую плотину. Но самосвал перегружен и слишком крута дорога. По правую сторону — откос, внизу блестит зеркало воды. Плотина строится, и одновременно заполняется Чарвакское водохранилище. Если при остановке не выдержат тормозные колодки, жди беды…

Караджан поддал газу. Двигатель взревел. Машина вкатилась на спину плотины. Осталось поднять ее всего на пять метров. Тогда она сровняется с Конгир-Бука. Караджан ждет этого дня как праздника. Да и не только он один…

К дощатому складу, где хранятся инструменты, приткнулась, прячась в тени, белая «Волга». В следующее мгновенье Караджан увидел поэта Амира Равнака, расхаживающего с блокнотом в руках между ревущими бульдозерами, в желтом облаке пыли. По пятам за ним, что-то рассказывая, следовал Никаноренко. Караджан остановил машину и подошел к ним. Амир Равнак с головы до ног покрыт пылью, галстук перекошен, даже трудно узнать. Он похудел, кожа на лице задубела от солнца и ветра. Из-под соломенной шляпы на затылке свисают колечками седые волосы.