Мирмухсин - Чаткальский тигр

В тот злосчастный день Гулгун долго лежала неподвижно, уткнувшись лицом в подушку. Чтоб не разрыдаться в голос, закусила до боли ладонь. Веки ее покраснели и вспухли от слез, волосы растрепались. Она слышала, как Хайрушка ходил из комнаты в комнату. Потом прошел по коридору, хлопнула наружная дверь. Гулгун вздрогнула, как от выстрела. Со двора донесся звук мотора. Машина, зафыркав, выехала за ворота. Видимо, Хайрушка отправился за матерью и сестрами…

Гулгун ясно сознавала, что ей нужно сейчас же встать, собрать вещи и уйти. Неважно куда — лишь бы поскорее покинуть этот дом. Но она никак не могла заставить себя шевельнуться, — будто тяжкая скала придавила.

Наконец успокоившись, вышла во двор, умылась под краном, попила воды из ладони. И сразу полегчало.

Вернувшись в комнату, вынула из шифоньера свои вещи. Все ее платья и книги уместились в небольшой потертый чемодан. Подхватила его и, словно боясь раздумать, решительно направилась из дому. Чуть ли не бегом пересекла двор! Но как раз в тот момент, когда она вышла из калитки, к воротам подкатил голубой «Москвич». Отворились сразу все дверцы, высыпали Мархаматхон, Таманно, Тасанно. Окружили ее, преградив путь. Перебивая друг друга, что-то возбужденно говорили, успокаивая, гладили Гулгун по плечу. Значит, Хайрушка им обо всем рассказал. Сам он потупясь стоял возле машины и водил пальцем по полировке капота.

Таманно все пыталась взять из рук Гулгун чемодан. Гулгун с минуту молчала, боясь, что, едва откроет рот, разревется. Наконец проговорила:

— Не сердитесь, пожалуйста, но я должна от вас уйти… — Ей даже удалось изобразить нечто подобное улыбке.

— Вай, доченька, не делайте этого! Очень прошу вас, не уходите никуда! — уговаривала Мархаматхон. — Идемте в дом. Не навлекайте позора на нашу голову.

— Нет, аяджан, за все благодарю вас…

Мархаматхон обернулась к сыну и крикнула ему сиплым от волнения голосом:

— Проси прощения, негодный! Уговори остаться!..

— А что я ей сделал? Подумаешь, недотрога! Уж и пошутить нельзя… — огрызнулся Хайрушка.

— Вай, умереть мне! Вай, что же я буду делать! — стенала Мархаматхон, то царапая себе лицо, то ударяя себя по плечам. — Дорогая моя, умоляю вас, идемте в дом. Вай, умру-у-у я! Сейчас со мной случится сердечный приступ и я рухну наземь! Вай, мне плохо!.. Эй, Хайрушка, сдохнуть тебе!.. Если б на меня не нашло помутнение, разве бы я отправилась в гости, оставив вас тут одних! И вы, дочки, тоже хороши. Кому-нибудь из вас, проклятых, следовало остаться дома! Вай, вай…

Решив, что этому конца, пожалуй, не будет, Гулгун молча протиснулась между Таманно и Тасанно и быстро зашагала по тротуару.

Обливаясь слезами и причитая, Мархаматхон принялась проклинать своего непутевого сына, который отбился от рук и извел ее. Из калиток стали выглядывать соседи. Таманно с Тасанно начали успокаивать теперь уже мать и с трудом ввели ее в дом. Мархаматхон без сил свалилась в кресло. Дочери заметались, не зная, что делать. Таманно дала ей выпить валерьянки. Зубы Мархаматхон стучали. Тасанно с трудом смогла дать ей валидол.

Перепуганный Хайрушка топтался возле двери, не смея подойти. Мать выставила руку и с отвращением отвернулась:

— Уйди!.. Уйди, чтоб глаза мои тебя не видели!..

— Я пошутил. Нужна мне она больно, — пробубнил тот.

— Вай, пропади ты, мерзкий! Не человека я, оказывается, вырастила, а тварь! Вай, что я теперь скажу Санобархон? Какими глазами смотреть буду на нее? И все ты, ты, негодный! Все, опозорены мы перед ее родителями. Посеял ты раздор между своим отцом и Милтикбаем-ака. Ух, бессовестный, сгинь с моих глаз!

Дом Музаффаровых точно погрузился в траур…

А Гулгун доехала в трамвае до Урды. Выйдя на незнакомой остановке, спросила у людей, как пройти к махалле Кашгар. Там жила подружка ее, Назми, которую девчонки в кишлаке ласково прозвали Пучук (мячик) — за малый росток и пышнотелость. Но, несмотря на полноту, Назми была скорой, ловкой и очень веселой. Ни одна игра не обходилась без нее. Если не было слышно звонкого голоска и веселого смеха Назми, игра угасала быстро и кто-нибудь говорил, спохватясь: «А где же наша Пучук? Без нее нам, видно, не обойтись…»

Назми приехала из Сиджака в прошлом году. Поступала в институт, но провалилась на первом же экзамене. А потом, стыдясь своей неудачи, не захотела вернуться в кишлак. Растерялась сначала, но, как говорится, свет не без добрых людей — кто-то надоумил ее пойти работать на текстильный комбинат. С тех пор Назми и работает там мотальщицей. Ей даже обещают в скором времени комнату дать. Она с радостью сообщила об этом Гулгун, когда побывала у нее в последний раз.

Гулгун свернула в один из узких переулков. На столбах тускло сияли лампочки, но их свет едва достигал земли. Если бы в небе не светила полная луна, тут в темноте недолго и ноги сломать. Наконец Гулгун отыскала маленькую невзрачную калитку и постучала. Увидев Гулгун, бледную, с неприбранной головой, лихорадочным блеском в глазах, Назми испугалась, не заболела ли подруга.

— Что с тобой? — Она схватила Гулгун за руку и втащила во двор, взяла у нее чемодан. Гулгун обняла подругу, и тут нервы ее сдали — слезы так и полились из глаз.

— Что случилось? Ну, что?.. Что? — вскричала Назми.

— Сын их… — только и смогла промолвить Гулгун, глотая слезы.

— Ах, бесчестный! — хлопнула себя по бедру Назми. — Когда я была у тебя, видела, как он в твою сторону поглядывал, будто кот на сало! Чтоб пусто ему было!.. Не плачь. Не стоит из-за пустяков расстраиваться. Идем в дом, идем.

Назми, обняв подругу за плечи, ввела ее в комнату, усадила на табуретку, налила крепкого чаю. Заговорила о своей недавней поездке в Сиджак, о тех, кого видела. Нарочито смеясь, рассказала несколько смешных историй. И Гулгун постепенно успокоилась. Даже улыбнулась, узнав, что их кишлачный поэт Талиб, посвящавший ей когда-то стихи про любовь, теперь пишет записки другой девушке и, по-видимому, скоро у них свадьба.

Гулгун попросила у подруги конверт и листок бумаги, чтобы написать домой письмо и сообщить об изменении своего местожительства.

— Письмо будет идти целых два дня, — здраво рассудила Назми. — Лучше пойдем сейчас на главпочтамт и позвоним Караджану-ака.

— Ой, его же нет в Чарваке. Поехал на Урал за новым оборудованием.

— Тогда давай свяжемся с Сиджаком. — Назми уже сбросила старенькое платье и надевала новое. — Пошли!

Гулгун упавшим голосом сказала:

— У нас дома который день не работает телефон…

— Позвоним в сельсовет моему дяде. Он все передаст Милтикбаю-ака.

— И правда! — просияла Гулгун.

Они пришли на главпочтамт и заказали телефонный разговор. Не прошло и пятнадцати минут, как их пригласили в кабину. Дядя Назми был председателем сельсовета и часто задерживался на работе чуть ли не до полуночи. К счастью, и в этот вечер он оказался на месте. Девушка сразу узнала его голос. Расспросив о житье-бытье и здоровье своих родных и всех близких и дальних родственников, Назми попросила дядю пойти сразу же после их разговора к Милтикбаю-ака Койбакарову и передать ему, что дочка его сейчас живет у нее — пусть они не беспокоятся.