Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

А меж тем он в амбаре был сейчас не один.

Ночью, когда его привезли, подвели к амбару, развязали руки и втолкнули внутрь, он постоял несколько секунд, стараясь хоть что-нибудь рассмотреть в непроглядной тьме, царившей внутри амбара. Но, не разглядев ничего, повернулся и, ощущая пальцами гладкость струганых бревен и шершавость его проконопаченных пазов, осторожно двинулся вдоль стены не без тайной, хотя и заведомо безнадежной мысли: а вдруг найдется какая-нибудь возможность убежать?

Но не успел он сделать и двух шагов, как его окликнул спокойный мужской голос:

— Не шарь зря. Садись.

Он повернулся на голос, опустился на прохладные доски пола — человек, окликнувший его, оказался рядом.

— Закурить нету? — спросил он. По голосу Сергей понял, что человек немолод.

— К сожалению, некурящий я…

— Жаль. Смерть как хочется курить, а эти бандюги вместе со всем и табакерку отобрали… Кто будешь-то, юноша? За что тебя сюда?

Как-то сразу почувствовал Сергей, что этому человеку можно довериться, и, не раздумывая, назвал себя. Он не мог себе объяснить, почему, но ему без раздумий и опасений захотелось открыться этому совсем неизвестному человеку. Может быть, в его голосе было что-то такое, что располагало к нему?

— А я Лагунов, — назвал себя, выслушав Сергея, его соузник. — Опознала одна здешняя сволочь.

— Вы из этих мест?

— Нет. Москвич коренной. На Кожевнической, возле Павелецкого, и родился, и жизнь прожил… Ты не бывал в Москве-то?

— Не приходилось.

— Наша улица недаром Кожевниками зовется. Заводы там кожевенные, фабрика обувная. Там и дед мой работал, и отец, и я сызмалу, пока в солдаты не забрали. С германского фронта вернулся — опять туда. Но как партийного послали меня еще весной в эти камышловские места уполномоченным по хлебу — в Москве-то голодно… А тут случился переворот этот. Скрыли меня верные люди. Теперь, слышно, наши под Екатеринбургом фронт держат. Решил я туда пробраться, чтоб в Красную Армию. Да не удалось. Жалею — не успел последнюю пулю в себя. Все равно мне конец.

— Ну что вы? Может быть, еще найдется какая-нибудь возможность…

— Никакой, дорогой товарищ! Расстреляют меня. Разве что — чудо… Я, когда меня брали, одного ихнего уложил. И того гада, что выдал меня, ранил. Жалею, что не насмерть.

— Я тоже в них стрелял. Попал в кого-то, кажется.

— Что ж с того… Ты — другое дело. Свой как никак…

— Зачем вы так говорите? Я чужой им! Противник!

— Так-то оно так… Но все же, ты говоришь, твой отец — вроде губернатора у белых? И брат у них.

— Наши пути давно разошлись!

— Все же своя кровь…

— Но я не хочу, не могу быть с ними!

— Верно говоришь. Но жить-то хочется?

— Конечно…

— Тебя, наверное, на допрос позовут. Скажи, кто ты есть. Может, и помилуют.

— Сохранить жизнь — и потерять совесть?

— Разве к этому тебя клоню? Без совести — не жизнь. Но обмануть врага — не значит совесть потерять. Станут от тебя требовать, чтоб не воевал больше совсем или чтоб белым служил — пообещай. А при первом случае к своим сбеги.

— А если вам такое предложат, согласитесь?

— Мне не предложат. У меня с ними разговор оконченный… Вот что, товарищ! Просьба у меня к тебе будет.

— Какая?

— Когда вся эта заваруха кончится, напиши письмо в Москву.

— Кому?

— Да прямо в городской комитет партии. Опиши про меня. Чтоб знали, чем я кончил. Только не забудь указать — Лагунов Федор, с обувной. Запомнишь?

— Запомню… Только зачем вы так? Может быть, еще обойдется…

— Но ты обещай! На всякий случай.

— Хорошо. Обещаю.

…Медленно светало. Сквозь невидную щель под крышей робко пробирался тоненький лучик. Только теперь Сергей смог разглядеть Лагунова: в разорванной черной косоворотке, босой, на щеках черная поросль, черные же волосы всклокочены, на лбу, наискосок, запекшийся рубец. Глубоко запавшие глаза закрыты, сидит, сложив на сдвинутых коленях большие темные руки, чуть склонил голову к правому плечу. Задумался или дремлет?

Сергей снова и снова оглядывал все вокруг: нельзя ли бежать? Но в крепких бревенчатых стенах амбара не видно и крохотного окошечка, дверь, сколоченная из толстых плах, снаружи заперта.

«Что будет со мной? — вновь и вновь старался угадать Сергей. — Не убили сразу, офицер не дал — значит, я им зачем-то нужен? Но потом? Даже раненых наших всех убили, и этот офицер не препятствовал. Наверное, меня и в самом деле, как говорит Лагунов, будут допрашивать… Если я не стану отвечать — меня убьют. Но если и отвечу — наверное, убьют тоже. Даже если сначала пообещают пощадить… Сказать, кто я такой?..

А как потом Лагунову в глаза смотреть? Но он же сам советовал…»

Снаружи загремел отпираемый засов. «Ну вот!» — дрогнуло сердце Сергея. Он вскочил.

— Выходи! — крикнули в открывшуюся дверь.

— Счастливо! — успел шепнуть Сергею Лагунов.

Он вышел и зажмурился от яркого солнечного света, который резал глаза после амбарного полумрака. Увидел, что на него с любопытством смотрит несколько пар глаз: солдаты, два офицера, пожилой унтер с «Георгием» на груди, стоящий в сторонке толстяк-бородач в жилетке, надетой на синюю косоворотку, — наверное, хозяин двора. Разноперо одетых бандитов, притащивших его сюда ночью, не было видно ни одного.

Унтер с «Георгием», строго поглядев на Сергея, показал ему на крыльцо избы с богатой резьбой по карнизу и наличникам, возле которого стоял солдат-часовой:

— Ходи, живо!

В горнице, куда унтер ввел Сергея, за столом сидел офицер в полурасстегнутом кителе с капитанскими погонами. На столе, под рукой капитана, Сергей увидел свои документы. Капитан с любопытством посмотрел на него, спросил спокойным, даже, как показалось Сергею, доброжелательным голосом:

— Прозоров?

— Да.

— Поручик Прозоров не родственником вам приходится?

Сергей остолбенел от неожиданности. Как? Этот офицер знает Геннадия? Вот почему он так расположен. «Но тогда, но тогда… Что будет, если скажу ему правду? Что будет? Сказать? Сказать… Нет! Но если не скажу…»

— Ну что же, молодой человек? — услышал он сквозь глухой, горячечный шум в голове голос капитана. — Я вас спрашиваю!

— Нет!.. — выдохнул Сергей. — Не родственник.

Капитан опустил взгляд к столу, повертел в руках студенческий билет Сергея:

— Обучались в Ломском университете?

— На первом курсе юридического.

— Поручик Прозоров тоже, кажется, из вашего города…

Сергей промолчал.

— А известный деятель, председатель нынешнего губернского комитета в Ломске, тоже Прозоров, вам никем не приходится?

Кровь ударила в виски Сергею… Он медлил одно мгновение.

— Нет.

И, сказав это, он понял, что провел решающую черту в своей судьбе.