Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

Карым, Карым… Как много раз, глядя с высокого берега вслед белому пароходу, уходящему вверх по реке, к Ломску, с грустью думал: сколько лет еще томиться здесь, в таежной глуши? Когда же грянет революция? А в то, что она грянет, верилось неизменно. Верилось в самые глухие годы. Да и были ли они, глухие годы? Подспудно продолжало клокотать то, что бурей взвихрилось в девятьсот пятом… Уходили пароходы от Карыма вверх по реке на юг, туда, где железная дорога, города, большая жизнь…

Почему-то всегда мечталось, что революция произойдет непременно весной, в половодье, когда Обь уже пронесет к океану последние льдины. И тогда по разлившейся чуть ли не от горизонта до горизонта Оби белый, как лебедь, пароход увезет от опостылевшего Карыма с его серыми избами, вытянувшимися над желтым глинистым обрывом, увезет в Ломск, а там, не медля ни часа, — на поезд, и скорее — в родимую Казань, пусть не в Казань, так в любое место, куда пошлет партия, в кипучее дело… А от Сибири останутся только воспоминания… Но вот поди же ты, сложилось все совсем не так, кипучее дело нашлось и здесь и не отпускает, о Казани и вспомнить иной раз некогда, разве порой промелькнет, кольнув, мысль: что там сейчас, какое дело нашлось бы там? Но что думать о родной стороне! Здесь дела невпроворот. Здесь нужен, да еще как! Судьба накрепко спаяла с судьбами здешних, вновь обретенных в общем деле товарищей. Так же накрепко, как судьба всего этого необъятного края с судьбой всей России… Так же, как судьба России — с судьбой революции. А судьба революции в руках тех, дорогой товарищ Корабельников, в чьих рядах ты, кому нужен ты здесь, в Ломске и в губернии.

Губерния… вот она на карте — тысячеверстная, от южных пограничных гор до Ледовитого океана. Как мало еще людей на этих просторах. Только на юге, где с запада на восток тянется единственная линия железной дороги — Транссибирская магистраль, гуще кружочки городов и точки сел. А к северу городов почти нет. Севернее Ломска — вообще ни одного города. Лишь редкие села лепятся по берегам Оби, и чем севернее, тем реже… Почти первобытная, почти необжитая, нехоженая, неезженая земля. Тайга, болота на сотни и сотни верст, и никаких дорог… Не манят человека эти места А ведь богатейшие — лес, рыба. Да и не только, наверное. Кто знает, какие богатства скрыты здесь в недрах. Наверное, золото и еще что-нибудь. Таит природа до поры до времени. И только настоящему хозяину, рачительному, каким может быть лишь народ, а не хищники, откроет она все сокровищницы свои. Автономисты вещают, что это может сделать лишь капитал. Но капитал — всегда хищник…

«Впрочем, я отвлекся, — спохватился Корабельников. — Когда еще что будет, не о том сейчас забота. И как это я? Созерцаю здесь карту, а что сейчас в Айге? Если бы удалось чехов разагитировать… Но об этом надо было заботиться раньше. Заботиться партийным организациям тех городов, где находились части чехословацкого корпуса. Чехи, конечно, поймут, в какую неправую войну их толкнули, но когда? Не будет ли слишком поздно?»

Мысли снова вернулись к самому больному, к самому острому: «А если не удастся удержать Айгу? На что тогда можно надеяться? На чудо? По всей Сибирской дороге — чехословацкие эшелоны…» — Корабельников перевел взгляд ниже по карте, туда, где линия Транссибирской магистрали пересекала ее от восточного до западного обреза.

Айга, Новониколаевск, Омск, Петропавловск, Екатеринбург… До Москвы — три с лишним тысячи верст. Иметь бы хоть какую-нибудь связь с нею, с городами на магистрали, где еще держатся Советы. На железной дороге сейчас как слоеный пирог — свои, противник, свои… Найти обходные пути, чтоб связаться с силами Советов к западу от Ломска?.. Узнать, что там, и соответственно действовать? Впрочем, такие обходные пути есть! Корабельников стал внимательно рассматривать на карте извилистые синие путаные линии рек. Если по Ломи плыть по течению на север, то можно доплыть до Оби, в которую Ломь впадает. Дальше по Оби — все по течению, на северо-запад, на северо-запад, до места, где в Обь впадает Иртыш. А после этого, повернув по Иртышу против течения, на юг, к Тобольску и дальше — к Омску. А в Омске, по последним сведениям, Совет держит власть. Найти хорошую моторку, послать надежных людей для связи… Но за сколько дней они смогут обернуться?

«Мечты, мечты! — усмехнулся Корабельников. — Фантазирую перед картой, как в детстве…» Вдруг промелькнуло воспоминание: в третьем классе начального училища учитель Тимофей Павлович так увлекательно рассказывал о дальних странах, показывая их на карте полушарий, что висела рядом с классной доской. Был Тимофей Павлович строг, провинностей не спускал. Любимым его наказанием было — ставить виноватого лицом к стене в том месте, где висела карта. Так и командовал грешнику: «К карте!» Не раз в числе провинившихся оказывался и Валька Корабельников. И волей-неволей до конца урока, чтоб не скучно было, рассматривал раскинувшиеся перед самым носом моря, океаны и континенты, мысленно начинал путешествовать по ним… «И сейчас путешествую… — Корабельников все еще продолжал стоять перед картой. — А в Айге? Что сейчас в Айге? Там бы надо мне быть, с Рыбиным. С Ференцем. С товарищами по батальону. Но штаб постановил — мне остаться. „Вы нужны в Ломске, товарищ Корабельников“. И все-таки… не по себе оттого, что не в Айге я, не в бою. Конечно, и в городе может случиться, что пойдешь под огонь… Скрытый фронт здесь в любую минуту может стать явным…»

Корабельников отошел от карты, сделал несколько шагов вдоль стола, вновь остановился перед окном. Ночная синева за ним чуточку посветлела. Неужели уже скоро утро? Успеть бы вздремнуть. Да не хочется… Мысли снова вернулись к жене. Как бы все-таки уговорить ее уехать пожить при больнице у Рукавишникова?

А может быть, пока все спокойно, взять автомобиль, слетать, проведать Ксану? Нет, рискованно отлучаться.

Еще раз бросив взгляд в быстро светлеющее окно, Корабельников раскрыл его. Снаружи хлынул прохладный воздух, внося в душное, прокуренное помещение запахи листвы и ночной росы, сладковатый аромат цветущей черемухи, которой много было в губернаторском саду, как и во всех ломских садах. Корабельников постоял, слушая предутреннюю тишину. За деревьями, со стороны наружной решетки, что отгораживает сад от улицы, послышались размеренные шаги. Они прозвучали по асфальту тротуара — сначала отчетливо, потом все тише, тише… Прошел один из патрульных, охранявших подступы к Дому свободы. Одинокая лампочка, висевшая под потолком, моргнула трижды. Это был обычный сигнал городской электростанции о том, что сейчас, как всегда с наступлением рассвета, будет выключен ток. «Спать, спать», — сказал себе Корабельников.