Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

— Этот перебежал к нам? — спросил, подойдя, Ференц, которому уже сообщили о возвращении разведчиков. Големба вскочил, сразу догадавшись, что пришедший командир здесь — самый старший. Но Ференц махнул рукой:

— Сидите, продолжайте! Я немного понимаю чешский.

Когда все расспросы Голембы были закончены, Ференц сказал Гомбашу:

— Я с самого начала говорю, что мы здесь, сидя на позициях, добра не дождемся. Хорошо еще, что наши враги пока что не столковались, как им против нас действовать… Надо сообщить в Айгу. Должен же заработать наконец наш оригинальный телефон… А вы, — сказал он Голембе, — пойдемте со мной, потолкуем еще. Хотя я и не очень хорошо говорю по-чешски. А может быть, нам удобнее разговаривать на немецком? Ведь его в армии Франца обязаны были понимать все.

— Я уже три года в России и могу говорить по-русски.

— Что же вы сразу не сказали? — упрекнул Гомбаш.

— Мне приятно было разговаривать с вами на моем родном языке. Хотя я и не все, что вы говорили, понимал хорошо.

— Ну вот! — рассмеялся Ференц. — Зачем нам говорить на разных языках, если можем на одном? Давайте разговаривать на русском. Это язык революции.

Вернувшись вместе с Голембой в свой командирский окоп, Ференц спросил Сеню, есть ли связь с Айгой.

— Есть! — горделиво ответил Сеня.

— Тогда вызывайте, просите к аппарату товарища Рыбина.

Сеня принялся ожесточенно накручивать ручку. Наконец Айга отозвалась.

— Рыбина на месте нет! — доложил Сеня. — Он на дрезине выехал к станции Воропаево. Но как вернется, позвонит.

— Хорошо, подождем. — Ференц сказал это спокойно. Однако на душе его после возвращения разведчиков стало очень тревожно: они сидят тут в окопах, как в пятнадцатом году, а противник в любой час может предпринять такое, что сделает их сидение пагубным.

Новая для Ференца война только начиналась, но он уже предугадывал: по характеру она будет отличаться от той войны, которая привела его в русский плен, так же резко, как и по целям. И действовать в этой войне надо по-иному. Наверное, разумнее не дожидаться противника, а опережать его, тем более что он, видимо, не отрешился от старых представлений, как воевать.

А что, если оставить на позициях лишь несколько человек для видимости и устроить засаду на пути белых? Но сначала надо знать, пойдут ли они в обход, где и когда. Нужна еще одна разведка. И надо посоветоваться с Рыбиным. Жаль, приходится ждать, когда он будет у телефона.

Големба сидел в окопе рядом с Ференцем, поставив винтовку, с которой не расставался, на носок своего ботинка, чтобы не запачкать приклад. «Старательный солдат, — подумал Ференц, заметив это. — Не оставить ли его в отряде? Но надо узнать о нем побольше».

— Откуда вы, Големба?

— Из Яромержа. Есть такой город на Лабе.

— В плену давно?

— С пятнадцатого. Сдался под Коломыей.

— Это в Карпатах? А я угодил к русским под Бродами.

— Дивные дела! — рассмеялся Големба. — Мы были с вами в одной армии и воевали против русских. А теперь русские в России воюют между собой, а чехи — с мадьярами… Нелепость. Как всякая война. Человек создан не для того, чтобы продырявливать себе подобных…

— Не всякая, Големба! Война, которую ведем сейчас, — из всех войн первая за то, чтобы их никогда не было.

— Поэтому я и пришел к вам. Жаль, мои товарищи все еще верят, что должны помочь братьям русским избавиться от большевиков. А затем отправиться на Западный фронт.

— А вы не задумывались, почему вас не отправили на этот фронт раньше, еще при Керенском? Ведь тогда, чтобы драться с немцами, вам не потребовалось бы пересекать всю Россию, моря и океаны.

— Задумывался… О, как долго мы только и слышали: скоро на фронт, скоро! Еще при царе… Когда его свергли, мы радовались: новое правительство доведет войну до победы. И тогда возродится чешское государство. За это мы и хотели воевать с немцами и австрийцами.

— Все очень хотели снова на фронт?

— Не так, чтобы уж все… Некоторые надеялись, что русские, англичане и французы побьют германцев и без нас и мы получим наше чешское государство. Честно говоря, восторга у нас не было — снова кормить вшей, получать на головы шрапнель… Но одно дело воевать за австрийского императора, а другое — за то, чтобы моя Чехия стала свободной. Ведь и вы, представься такая возможность, пошли бы сражаться за свою Венгрию? Вас ведь тоже поработили австрийцы.

— Не знаю, — ответил Ференц, — стоит ли класть головы ради замены австрийского императора венгерским королем? Вот ради лучшего социального устройства — другое дело.

— Может быть, и так… Но вы находились все-таки в несколько лучшем положении, чем мы, чехи. Все-таки империя была австро-венгерская. А моя Чехия — бесправная провинция в ней.

— Я бы не сказал, что рабочий-венгр жил лучше рабочего-чеха.

— У венгра не отнимали хотя бы его язык.

— В этом вы правы… Но как все-таки получилось, что ваш корпус выступил против Советской власти? Ведь должны вы были слышать, что она — за право каждой нации на самоопределение.

— Да, мы читали русские газеты. И у нас тоже были сторонники большевиков. Много. Но их постепенно куда-то убрали. Я слышал, поместили в какие-то особые лагеря. Говорят, там наших не одна тысяча. Ну, а потом… — Големба помолчал. — Знаете, когда вам твердят одно и то же, как-то уже начинаешь верить. А нам все время твердили, что большевики в сговоре с немцами. Потом стало известно, что Советское правительство дает нам возможность отправиться во Францию, правда, чуть ли не кругосветным путем. О, как долго мы ехали! И вдруг наш эшелон остановили. И наши офицеры объявили, что большевики не пропускают нас, хотят отобрать все оружие. И даже, знаете, как бывших военнопленных, по договору, заключенному в Бресте, передадут германскому командованию. А после этого, так нам говорили офицеры, всех нас немцы посадят в тюрьму за то, что мы изменили имперской присяге и собирались воевать против них. Все это казалось так похожим на правду… Непросто было понять, что наш корпус — фигура на шахматной доске для тех, кто ведет партию против большевиков. Фигура, которую приберегали про запас. А мы, солдаты, пешки! Но я больше не хочу быть пешкой. Я твердо решил!

— Давно?

— Вчера на моих глазах русские офицеры расстреляли крестьянина, задержанного неподалеку от наших позиций нашим, чешским патрулем. Он пробирался куда-то с мальчиком лет пятнадцати. Его опознал один из русских добровольцев, их отряд действует вместе с нами. Это что-то вроде жандармерии. Так вот, этот русский доброволец оказался из той же деревни, сын тамошнего богача. Он накинулся на крестьянина, кричал ему: «Разбойник! Грабитель!» Этот крестьянин принимал участие в конфискации зерна у богачей. Не знаю, может быть, он и допустил какие-нибудь нарушения закона. Но разве можно было обращаться с ним так жестоко? Его били! Мальчик бросился на защиту. А этот самый их односельчанин выстрелил в мальчика… Это ужасно было видеть, ужасно! — Големба даже прикрыл на миг глаза рукой. — Этот крестьянин кричал, что ни в чем не виноват, что у него много детей, что он честно воевал на фронте… А его не слушали, его били, убивали. При нас! Мы видели такое впервые.