Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

Они склонились над списком. Тщательно обдумывали: стоек ли человек? Не случайно ли оказался в батальоне? Имеет ли военный опыт?

Когда очередь дошла до Прозорова, Гомбаш сразу же сказал:

— Не надо!

— Почему? — удивился Ференц. — Я знаю этого товарища. Сознательный. Хотя и беспартийный.

— Да, но совсем необстрелянный. А нам нужны умелые, выдержанные солдаты.

— Хорошо, согласен.

Они стали просматривать список дальше.

Гомбаш не открыл Ференцу истинной причины, почему он не захотел взять Прозорова с собой в Айгу. Как не открыл бы и самому Прозорову. А причина была в том, что Гомбаш усомнился в его стойкости. Ведь отдал белогвардейцам винтовку — не вырвали из рук, отдал…

Закончив с Ференцем отбор людей, Гомбаш пришел в класс, где спал его взвод, чтобы потихоньку, не будя всех, поднять одного за другим выбранных для отправки в Айгу.

Но когда Гомбаш разбудил первых двух-трех бойцов, Прозоров поднялся, тихо спросил:

— Куда вы их посылаете?

— Отправляюсь с ними в Айгу.

— Там бой? Возьмите меня!

— Все не нужны.

— Но меня-то вы можете взять!

— К сожалению, нет.

— Почему?

— Там нужны самые испытанные солдаты.

— Но я умею стрелять. Я уже был под пулями!

— Нет, нет…

— Не доверяете?

В ответ Гомбаш только сделал знак глазами, и Сергей спохватился: незачем другим слышать их разговор. Огорченный, он вернулся на свой тюфяк, с головой укрылся шинелью, сделал вид, что спит. А сам слушал, слушал, как тихо ступает между спящими Гомбаш, шепотом будит выбранных, те встают, собираются, уходят…

А через час, когда взошло солнце, по однопутной ветке, соединяющей Ломск с узловой станцией Айга, катил из города паровозик серии ОВ, в обиходе называемый «овечкой», таща за собой два товарных вагона. В них разместился наскоро сформированный отборный отряд. Бежали мимо по сторонам веселые березнячки, одетые свежей, нежно-зеленой листвой. Временами, в ложках и овражках, где пониже, посырее, белой пеной клубилась буйно цветущая черемуха, а там, где с бойким стукотком колеса пробегали по однопролетным мостикам, переброшенным через ручьи и речушки, вьющиеся меж крутых берегов с каменными осыпями, на густотравных заливных луговинках оранжево светились крохотными костерками вестники начала лета — таежные тюльпаны, что за свой цвет, схожий с цветом пламени, любовно зовутся в Сибири огоньками.

Еще не было видно за вершинами деревьев только что взошедшего солнца, лежали под березами синеватые тени. Можно было легко представить, как тихо сейчас в лесу, если его покоя не нарушает шипение паровоза и перестук колес по рельсам. И трудно было вообразить, что где-то, не так уж далеко — возле Айги, может быть, в таком же березнячке стучат выстрелы, идет бой…

Только сейчас, стоя у открытой двери теплушки и опираясь на перегораживающий ее брус, глядя на проносящийся мимо безмятежный березняк, где меж ветвей плывут, мгновенно тая, клочья паровозного дыма, Гомбаш, до последней минуты, пока не тронулись, поглощенный своими командирскими заботами, наконец отвлекся от них, залюбовавшись тем, что видят сейчас его глаза. Как-то странно получалось: около двух лет он в Ломске, а за все это время почти не бывал за городом — только однажды, зимой, выходили в пригородный лес на заготовку дров, но на ужасном сибирском морозе и в тяжком труде, когда по пояс в снегу приходилось пилить неподатливые стволы, а потом обрубать сучья, было не до любования природой. А вот в эти минуты, когда пришла, пусть ненадолго, дорожная отрешенность от дел и тревог, оставшихся позади, и тех, что ждут, Янош, как завороженный, смотрел на бегущий назад лес и думал, что в этот самый час там, в Ломске, его Олек еще, наверное, спит, что уснула она, вероятно, с мыслями о нем, а когда проснется — эти мысли снова придут к ней, будут с нею неотлучно. Она очень встревожится, когда узнает, что он отправился в Айгу. Забежать попрощаться не было минуты… Когда теперь удастся увидеться? Те, кого послали на помощь Советам в соседние города по Сибирской магистрали, так и не вернулись, их кружит в вихре боев, неизвестно, что с ними… Что ждет впереди? Хорошо, что Олек осталась в Ломске, не пошла со своими товарищами-красногвардейцами. А ведь хотела. Наверное, ей поручили другое дело. Как хотелось бы, чтоб она все время была рядом — в радости, в беде, в покое, в тревоге. Но конечно, конечно, лучше всего знать, что ей не угрожает ничто…

Кто-то встал рядом с Гомбашем у перекладины. Он обернулся: Ференц.

Приблизившись вплотную, так, чтобы его слышал один Гомбаш, Ференц сказал:

— Скоро Айга. Может быть, сразу в бой. Если со мной что-нибудь случится, вы принимаете командование.

— Хорошо, — ответил Гомбаш. — А у меня к вам просьба: если случится что-нибудь со мной, побывайте у моей жены и расскажите ей все.

— Э, товарищ Гомбаш! Надо думать о победе, а не о смерти.

— Да, но вы же сами сказали — если что-нибудь случится…

— Это другое дело. Я обязан позаботиться о замене…

Лес, что тянулся обок линии, поредел, мелькнули серые бревенчатые амбарчики, проплыл возле самого пути открытый семафор, под полом громыхнуло: первая станционная стрелка.

— Айга!

Бойцы вставали, теснились в дверях теплушки.

Едва состав остановился возле одноэтажного деревянного, выкрашенного в казенный желтый цвет здания вокзала, к теплушке, из которой первым на перрон спрыгнул Ференц, подбежал красногвардеец в железнодорожной замызганной фуражке, с винтовкой без штыка и без ремня, которую он неловко, одной рукой, держал под мышкой.

— Товарищ командир? — сразу выделил он Ференца среди остальных. — Товарищ Рыбин ждет вас!

Красногвардеец привел Ференца в помещение телеграфа, где Рыбин в своей неизменной кожаной куртке разговаривал по полевому телефону. Завидев Ференца, он бросил в трубку:

— Так сообщайте каждый час! — И поднялся навстречу: — Ну, хорошо, что прибыли! В самое время!

— Какова обстановка? — спросил Ференц.

— Скверная! — вздохнул Рыбин. Он показал на молчавший телеграфный аппарат, на груду спутанных лент возле него. — Ни с одной станцией по линии на запад уже нет связи. С востока, из Воропаева, это последняя станция перед Айгой, только что передали — вот.

Рыбин взял ленту, лежавшую на краю стола, привычно пробегая взглядом по точкам и тире, прочел: «Айга большевистскому командованию точка сопротивление превосходящим силам порядка бесполезно точка предлагаю сдаться сложить оружие сохранить исправным готовым передаче распоряжение чехословацкого командования весь подвижной состав точка противном случае приму самые суровые меры комендант станции Воропаево капитан Богушичек». А вот еще. Рыбин взял со стола другую ленту: «Начальнику станции Айга точка категорически запрещаю выполнять какие бы то ни было распоряжения большевистских властей за сохранность подвижного состава и пути отвечаете головой запятая исполняйте приказы только чехословацкого командования» — и опять подпись того же любезного капитана Богушичека. Хозяевами себя уже чувствуют у нас…