Вениамин Рудов - Временно исполняющий

— Офицер — не курица.

— Не придирайся. Ну не так сказала… И знаешь, чем эту твою прыть люди объясняют? Тем, что ты подсиживаешь Карпова, в его кресло метишь…

Он мог позволить ей все что угодно, но только не это.

— Стыдно! Зачем ты повторяешь грязные сплетни?

— Не кричи на меня! — Она подняла руку. — Все это — правда. И я рада, что сказала ее тебе. Оглядываясь назад, вспоминая всю нашу совместную жизнь, я вижу, что ты всегда был карьеристом, плюющим на любые человеческие связи, на родных и близких, на товарищей и знакомых. Тебя всегда интересовали только звездочки — звездочки на твоих погонах. Ты издавна, Суров, болен «звездной болезнью».

В течение последних пяти лет их обходили стороной семейные баталии, мелкие передряги, все то, что оставляет на душе неприятный осадок. Сейчас прорвало. И не случайно. Суров понимал — все это не без чужого вмешательства. Постепенно смутные догадки переросли в уверенность: соседка в кудряшках. Ее влияние. Ее информация. Иначе откуда Вере все это знать? И не смог сдержать улыбки, поразившись наивности Веры в житейских делах. Она ведь выдала с головой и себя, и соседку. Нет, в душе он не осуждал Веру — скорее, жалел. За этими ее излияниями таилась боязнь за их будущее. В Вериной порядочности он нисколько не усомнился. Однако самолюбие его было задето.

Выговорившись, излив свои чувства, Вера провела рукой по спутанным волосам, передернула плечами, будто ей стало холодно, шевельнула губами, но рта не раскрыла — ей нечего было добавить, и, остывая, она, должно быть, начала понимать, что хватила через край, наговорила лишнего.

В комнате стало тихо.

— Знаешь, что я хочу тебе сказать, — обратился он к ней после долгого молчания. — Очень прошу тебя: не собирай больше сплетен. Если возникают какие-то сомнения, поговори лучше со мной, спроси, только по-хорошему. В Карманово у тебя получалось. Обещай, что подобное больше не повторится. Такая роль не для тебя!

— Только, пожалуйста, не учи меня жить!

— Я не учу. Просто не люблю копаться в грязи. И еще одно, если позволишь?..

— Говори.

— Ты давно ничего не пишешь. Это плохо.

Она вспыхнула:

— Это моя печаль.

— До сих пор я полагал — наша.

Павел Андреевич проснулся незадолго до рассвета и не сразу понял, где находится. Несколько минут Павел Андреевич выбирался из тяжелого сна, как из пропасти, напряженно пытался припомнить важную для него подробность, а она, едва пробившись сквозь плотную завесу дурмана, тотчас же ускользала — мозг, оглушенный морфием, не воспринимал ничего.

Сделал попытку перевернуться со спины на бок, и резкая боль внизу живота вернула его в больничную палату. В предчувствии мучительных спазм он весь сжался, напрягся. Обычно спазмы начинались в правом паху и, подобно огню в суховей, перебрасывались на всю область живота. Тогда врач вводил ему морфий.

Боясь шелохнуться, Павел Андреевич ждал приступа. Лежал долго. Около часа, а то и больше. Спазмы больше не повторялись. Еще не веря в перелом к лучшему, не смея расслабиться, он глядел в потолок, постепенно обретавший свой естественный, белый, цвет; скосил глаза вправо, к двери, за которой уже слышались шаги, голоса, затем — влево, к торчавшей над ним капельнице. Улыбнулся, найдя в ней сходство с застывшим на одной ноге журавлем. Обращаясь неизвестно к кому, спросил вслух:

— Сколько же я здесь валяюсь?

Стал припоминать, соединяя разрозненные звенья цепи. Сначала услышал страшное слово «перитонит». Его произнес ассистировавший хирургу молодой большеносый врач с редкими белесыми усиками.

«Понедельник — тяжелый день». Это тоже сказал большеносый.

Он еще что-то болтал, пока хирург не обрезал его.

«Значит, оперировали меня в понедельник, — заключил Павел Андреевич. И снова задался вопросом: — В который? Сколько же понедельников минуло с того дня?»

Так и не удалось Павлу Андреевичу выяснить эту важную для себя подробность. Пришел молодой врач. А вслед за ним на цыпочках вошла Анфиса Сергеевна.

— Ну-с, как чувствуем себя, полковник? — Большеносый взял Павла Андреевича за руку, нащупал пульс. — Прилично, полковник, вполне прилично. Мы с трудом вывели вас из тяжелого сепсиса.

Павлу Андреевичу был симпатичен этот молодой хирург с белесыми усиками. Симпатичен и даже немного смешон, когда называл пациента по воинскому званию, как бы смакуя произносимое слово. По всей вероятности, он кого-то копировал: старался казаться солиднее.

— Спасибо. Сегодня намного лучше.

— Ну, прекрасно, полковник. Теперь я за вас спокоен. Оставляю на попечение жены.

Анфиса Сергеевна склонилась над мужем, поцеловала его в небритую щеку.

— Тебе лучше, правда?

— Разве по мне не видно?

— Господи, чего спрашиваю! Видно, Пашенька, видно. Слава богу. Я как чувствовала: приду сегодня, а ты — молодцом. Давай умоемся, наведем красоту. — Ловкими движениями она протерла мокрым полотенцем лицо и руки мужа, поправила подушку, одеяло. — Я тебе бульон принесла.

Он терпеть не мог куриный бульон. А сейчас ел с наслаждением. Впервые за много дней ел. С ложки.

— Скажи, Фиса, сколько дней я здесь?

— С позапрошлого понедельника, ровно две недели, Пашенька. — Жена вытерла ему рот салфеткой. — Ты был плохой, такой плохой… — Она тихонько всхлипнула. — Кабы не Игорь Игоревич… Он выходил тебя. Спасибо ему. Теперь страшное позади.

Павел Андреевич хотел спросить, кто такой Игорь Игоревич, начисто забыв или вовсе не запомнив имени и отчества молодого врача. От его взгляда не укрылись новые морщинки у глаз жены. И вообще вся она как-то разом постарела. Ему стало за нее больно.

— Фиса… — сказал он растроганно. И устыдился непривычной сентиментальности.

— Что, родненький?

Он с трудом проглотил застрявший в горле комок.

— Письма были? — спросил, лишь бы что-то спросить. А сам подумал: «Досталось ей. Ой как досталось… И все из-за меня. А я?.. Перестраиваться нужно. Мало уделяем мы внимания своим женам. Никуда не годится. Вот вернусь домой…» Заметил, как от его вопроса жена сразу стушевалась.

— Да так, пустяки… Лучше о себе думай, сил набирайся. Знаешь кого встретила вчера, когда от тебя возвращалась? Ни за что не угадаешь.

— Я о письмах тебя спрашиваю.

— Было одно… Что-то запамятовала.. Да шут с ним, с письмом. Успеешь. Никуда не денется. Найду, принесу. Где-то бросила в номере.

Лгать она не умела. И чем больше нагромождала она небылиц, тем сильнее запутывалась, забывая связывать концы с концами, а когда он ласково потрепал ее по руке, смутилась и умолкла.

— Кончай придумывать, Фиса, — заметил он с усмешкой. — Ты же знаешь: не отстану. Прочитай вслух, А не хочешь, дай мне. От кого письмо?