Вениамин Рудов - Временно исполняющий

Ожидаемая развязка? Так или иначе ясно одно: представителя солидной иностранной фирмы утром хватятся в торговом представительстве его страны. Оттуда последует немедленный звонок во Внешторг, куда ван Дорфен направлялся, имея при себе не вызывающий ни малейших подозрений паспорт. Внешторг естественно обратится за справкой в советское ведомство, контролирующее границу…»

Кульминация рисовалась совсем не привлекательной. Письменным объяснением в случае ошибки не отделаться. Ее соответствующим образом квалифицируют, и выводы не заставят себя долго ждать.

— Так что же дальше, майор?

— Через час рейс на Москву.

— Через час?

— Так точно.

Гаркуша сохранял спокойствие, и то, что он подразумевал, было неплохим выходом из создавшегося положения.

— Другие варианты?

— Не вижу. До Москвы два часа лету.

— Тогда зачем было огород городить?

— Так уж получилось, товарищ подполковник. Я полагал, что управимся с проверкой за два часа. А получилось… Вас втянул, себя подвел. Что ж, буду отвечать по всей строгости. Если самолетом…

— По моему мнению, уж если решение принял — за чужую спину не прячься. Своя не узкая.

Гаркуша передернул плечами.

— Перенадеялся на себя. А прятаться — никогда.

Суров поднялся.

— Напишите на мое имя подробный рапорт. Обязательно приобщите сказанное сержантом Калюгой и капитаном. Отыщите носильщика Ильчука, пусть и он напишет, что видел. Садитесь и запишите для памяти. — Он показал на стопку чистой бумаги на письменном столе.

Гаркуша склонился над столом.

— Есть, записал, — доложил через какое-то время. — Проинформировать заинтересованные инстанции?

— Пока воздержимся. Незачем перекладывать ответственность на заинтересованные инстанции. Отдуваться за свои грехи будем сами. — Суров пока не задумывался над своей ролью в этом средоточии внезапно возникших обстоятельств, отнюдь не безобидных, как это могло показаться со стороны. В глазах того же Гаркуши желание взять на себя львиную долю ответственности в лучшем случае выглядело несерьезной игрой в благородство. Мозг Сурова в эти минуты занимало другое.

— Сколько отсюда до нового аэропорта?

— Одиннадцать километров.

— В пересчете на время — полчаса?

— Примерно. — Гаркуша просиял: — Правильно, товарищ подполковник! Успеем отправить. Сейчас билет закажу. Через «Интурист».

Однако мысли их не совпали.

— Для капитана Фирсова билет. Живо! И его самого предупредите. Вылет экстренный.

— Это не наши функции. К тому же финансисты…

— И чтобы без Кобзева не возвращался. И побыстрее, пожалуйста. У нас очень мало времени.

Гаркуша вылетел пулей. Иного выхода Суров не видел. Снял телефонную трубку:

— Свяжите меня с коммутатором округа. Коммутатор? Генерала Васильченко… Тогда заместителя.

— Авантюризм чистейшей воды. Не ожидал от вас такого, подполковник. Честно скажу, не ожидал. Следовало немедленно пресечь грубейшее нарушение. Пеняйте на себя, исключительно на себя. Ждем официального донесения.

В память врезался еще больше, чем слова заместителя начальника войск округа, сухой щелчок в сердцах брошенной телефонной трубки. Обидные в своей беспощадной сухой лаконичности слова. И щелчок — словно пощечина. Но иного Суров не мог ждать. Он не мог рассчитывать на поддержку: ведь прав-то был немолодой, познавший жизнь во всех ее тонкостях пятидесятишестилетний генерал-майор, некогда слывший отчаянно смелым командиром.

«Некогда. Давным-давно. Во времена царя Гороха, — иронизировал Суров. — Пройдут годы, и о тебе скажут! «Некогда был…»

Шел второй час ночи. Давно отправился спать Тимофеев, допоздна засидевшийся у Сурова. Своего отношения к задержанию ван Дорфена начальник политотдела не высказал, заметил лишь, что нужно дело довести до конца, и исход будет зависеть от результатов поездки Фирсова.

А Фирсов, позвонив в девятнадцать ноль-ноль и доложив о прилете в Москву, как в воду канул. Затем снова объявился около двадцати двух часов.

— Молчит квартирный телефон Кобзева. Буду искать Андрея Вадимыча.

В комнате для приезжих, как раз тогда, когда звонил Фирсов, сидели за поздним ужином Ястребень с женой, и Аля рассказывала мужу о важном поручении Тимофеева, облеченном в форму просьбы, принять участие в подготовке конференции женщин границы.

Откуда было знать Сурову, что лишь Ястребеням известны были новый адрес и телефон Андрея Вадимовича Кобзева. Только они могли подсказать, что Андрей Вадимович, возможно, засиделся где-нибудь, а может, забежал на правах дальнего родственника к Таисии Саввишне.

Ожидание становилось невыносимым.

«Между прочим, осмелюсь доложить, даже командармы на войне имели привычку поспать часик-другой», — уходя, заметил Тимофеев, которому чувство юмора не изменяло даже в напряженной обстановке.

Суров подумал о сне, и сразу потянуло домой, куда обязательно отправился бы, будь дома должная связь. Поехал бы еще и потому, что притушенное появлением ван Дорфена беспокойство о Вере снова напомнило о себе, и, если быть искренним до конца, не столько беспокойство о Вере, сколько неясность причин такого ее состояния.

Суров перешел в кабинет Карпова, прилег на обтянутый черной клеенкой диван, но уснуть никак не мог, думая то о деле ван Дорфена, то о создавшейся у себя в доме обстановке. Вспомнил: в таком состоянии Вера пребывала после возвращения с юга. Что же касается ван Дорфена, то завтра… нет, уже сегодня все прояснится.

С этими мыслями Суров незаметно уснул. Сон его был неглубок и тревожен, как некогда на заставе.

Его разбудило негромкое диньканье аппарата.

— Что у вас нового, подполковник?

Спрашивал заместитель генерала Васильченко.

Со вспыхнувшей вновь неприязнью к нему Суров ответил:

— Происшествий на участке отряда нет.

— Еще нет, — повторил генерал, сделав ударение на слове «еще». И опять щелкнула трубка телефонного аппарата.

Сна как не бывало.

«А ведь и он не спит, — подумал Суров о немолодом генерале. — И у него, наверное, нет дома должной связи. Стало быть, как и я, отдыхает в кабинете на диване. По нашей вине. По моей».

К этим мыслям Суров вернулся несколькими часами позже, под утро, после повторного звонка. И теперь, уже без раздражения, в ответ на вопрос — что нового, с чувством вины перед седым генерал-майором, страдавшим, как он знал, тяжелым заболеванием глаз, ответил, что обстановка по-прежнему без изменений, что он немедленно доложит, как только она прояснится.

Ему захотелось чая, горячего крепкого чая, чтобы взбодриться. Подумал, что от горячего чая не отказался бы в эту минуту и седой генерал-майор о больными глазами, промучившийся ночь на служебном диване. Но попросить чаю Суров не успел, потому что в тишине кабинета послышался новый звонок, чересчур вежливый, если не сказать — деликатный.