Дмитрий Ерёмин - Глыбухинский леший

Но Яков с непонятным упрямством отказывался на этот раз и от «столичной»», и от сапог «с голенищами до пупка», и от всего, что напористый механик обещал ему «в следующие разы». Бросая из-под заплывших век настороженные взгляды в сторону незнакомого Серкову парня, ловившего рыбу у бережка, а теперь с любопытством следившего за их разговором, Долбанов твердил одно:

— Нет и нет… Ни о чем и знать не хочу. Какая такая красная рыба? Нет ее. На нее запрет. А ту, которая разрешена, иди да сам и лови.

— Это уж ты, брат, ляпнул! — в конце концов рассердился механик. — Дурачком, я вижу, прикидываешься! Говорю тебе: нужна мне семга… по вашему — голка. «Спасовская», «преображенская» или «успенская» — это мне все равно. Хоть прошлогодняя, лишь бы съедобной была. Она позарез нужна, смекаешь?

И когда мужик окончательно отказал, да еще повел разговор о том, будто о семге в их делах никогда и помину не было, механик зло крикнул:

— А ведь и верно, кулак ты, Яков! Самый доподлинный нераскулаченный кулак! В чистом виде!

— Ну, ну… полегче! — с угрозой бросил Яков.

— Чего мне полегче? Я правильно говорю. Чьи сейчас на тебе сапоги? Небось у каких-нибудь геологов или туристов взял за такую рыбу? А чей это ватник? Наш! И шапку я тебе прошлой осенью привез. Штаны да пиджак небось тоже с кого ни кого?

— Я их с вас не снимал.

— Не снимал, это верно! Однако…

— Вы же все и даете.

— Попробуй не дай! Ты да баба твоя — каждой рыбой, как жадины, дорожитесь!

— А ты бы хотел задаром?

— Сам-то в реке задаром берешь?

— И вы небось тоже мне не свое отдаете. Тоже чужое, казенное. Верно?

— Верно. Однако…

— Вот и выходит, что сами не лучше. Тоже мне, поп нашелся…

Сообразив, что сказал в раздражении лишнее, чего Виктор Зуев не должен бы знать, Яков с обиженным видом громко добавил:

— А что касаемо кулака, то это брехневая клевета. Как трудящий рыбак, я по законному договору с кооперацией ловлю. Опять же ловлю только частика для людей. Самому мне чего? Самому ничего не надо. Щучку какую если и съешь на неделе раз, тем и доволен. Это не вы в своем городе: телятинка там, глядишь, да колбаска, ветчинка или пирожное-мороженое. А у нас что и есть, то известно — все по-простому. По-нашему, по-рыбацки.

— Знаем мы это твое «по-простому»! — весело подхватил механик, все еще не теряя надежды смягчить опасное направление их разговора. — За твоим простым мы, видишь, откуда к тебе прилетели? Так что уж, дядя Яков, ты не скупись и нас с Андреем не бойся. Мы люди свойские, не сболтнем. А если я и сказал тут про кулака, то извини, не подумавши. Ты уж лучше того…

— А что того? — упорствовал Яков. — Говорю тебе: нет того, что вам надо. Прав на то не имею, а потому не ловлю.

— Кому забиваешь бабки? Будто я в первый раз!

— В первый, не в первый, а я запретную не ловлю. Бывает, конечно, нечаянно попадется. Река — она дело слепое, в воде не видно. Однако я не стремлюсь: если живая — сую обратно в воду, а коли уснула — об том довожу до сведения по начальству, и рыбу с запиской — в город.

— Так я же сам у тебя их брал!

— Может, и брал. Значит, в тог раз оказии в город не было, а рыба — она, чуть что, и прокисла. Видать, ты в такой вот день и попал ко мне. Однако такого давно уж не повторялось. Так что, значит, раз нет, то и нет…

Как ни уговаривал его Серков, делая знаки любопытствующему Виктору, чтобы тот отошел подальше и не стеснял мужика, как ни подлаживался и не льстил, — ничего не вышло: Яков наотрез отказался идти на любой обмен. Отводил глаза от заманчивой «баночки» «столичной», не смотрел и на деньги. Твердил свое: запретной рыбы не ловит, а тем, кто зовет его кулаком, не то, чтобы красной, а и совсем никакой рыбы нет. Нет и не будет. Ни нынче, ни в следующие разы.

— Ну, погоди! — пообещал на прощанье обозленный отказом механик. — Ты об этом дне еще пожалеешь. Тебе это так не пройдет, обещаю!

— Раз ты так, — в свою очередь разозлился Долбанов, — то больше ко мне никогда и не лезь! А то прилетят, улетят, потом получат — и будто псы!

— Это вы с бабой тут будто псы! — свирепо крикнул механик. — Ишь, заливаются гады!

Он кивнул в сторону Цыгана, оскаленная морда которого сотрясалась от злобного лая. Пес забрался на будку и лаял оттуда, вот-вот готовый перепрыгнуть через забор.

— Плевать я на вашу рыбу хотел! И раз ты так, погоди: мы с Андреем тебя когда-никогда, а подстережем. Ты у нас еще попадешься, враз раскулачим! — побежал к вертолету.

К вечеру Виктор собрался ехать домой. Заготовив Онисиму дров, еще раз прибрав все в избе, чтобы налаженный порядок сохранился здесь до субботы, он не без сожаления направился к реке.

Проходя мимо усадьбы Долбановых, задержался.

Яков возился со старой сетью. Было видно, что даже это не доставляет ему удовольствия. Вот бирюк! Такого хочется подразнить. Тем более после его разговора с механиком: яснее ясного, что у Якова с Еленой рыльце в пушку. Да еще в каком.

— Дядя Яков, а знаешь, как тебя у нас в совхозе прозвали? — Виктор весело оглядел заросшее золотистой густой бородой полнощекое, кажущееся несоразмерно крупным лицо мужика, его крепко сбитую, но уже одрябшую, затянутую жирком фигуру, длинные руки с белесыми, как после стирки, отмытыми речной холодной водой ладонями. — Глыбухинским лешим!

Долбанова передернуло.

— Дураков да брехунов, чай, много везде! — после паузы проговорил он хмуро. — Им там, в куче-то, хорошо. Попробовали бы тут с мое.

— Нет, верно, — не унимался насмешливый парень, испытывая желание сделать неприятное этому замкнутому, явно нечестному, вороватому мужику. — Засел здесь в Глыбухе, процеживаешь сетями Ком-ю как через сито, и ничего-то тебе на свете не надо. Даже привет и подарок от Николая принял без всякого интереса. Похоже, совсем одичал? Истинно — леший! А скучно ведь так-то, а?

— Некогда мне скучать, — обиженно отозвался Долбанов. — Видишь, вон сеть? Не себе ловлю, а для городу.

— Знаем мы этот город! — Виктор указал глазами на дом и сарай, возле которых изредка, чуя чужого, потявкивали собаки. — Себя ты тоже не забываешь. Механик верно сказал: кулак кулаком!

— Ну, ну! И ты тут? Потише! — Яков угрожающе сдвинул широкие русые брови. — Болтай, да только тоже не забалтывайся.

— Нет, верно. Как же ты не кулак? — забавляясь злостью Долбанова, настаивал парень. — Наемной силы не держишь, согласен. Зато во всем остальном. Не дом у тебя, а хоромы! Избу Игната Косых к себе перенес, значит, присвоил. И сарай Логуновых к себе поставил. Двух собак на цепь посадил. Третью — тетка Елена готовит. Лошадь откуда-то и корова.

— Не у тебя, чай, взято. Лошадь геологи оставили прошлым летом, как им уезжать домой, да что-то вот не берут. А корова… корова, чай, полагается: известное дело, крестьянство!