Дмитрий Ерёмин - Глыбухинский леший

— Хм, да… однако теперь уж навряд ли, — не очень решительно, все же оспорил Яков. — Соньку на это не повернешь: зуевская порода. Она скорее Кольку к себе повернет.

— И чего далась ему эта Сонька? Будто на свете и девок ладнее нет.

Предстоящее родство не радовало Елену. Не те это люди, Зуевы, чтобы хотелось породниться с ними. Не только родства, а и дружбы не может быть. Какая тут дружба, если о том, чтобы в доме был крепкий достаток, у Зуевых сроду забот не было? Как жили в Глыбухе голота-голотой, так и в совхозе живут, не думая о достатке. Блаженные, маломысленные, как и дед их Онисим. Тот наловит, бывало, с десяток карасей на озере за деревней или с пяток язей на реке и рад до смерти, больше ему ничего и не надо. Голы-босы росли, а шуму и смеху в избе, будто добра в их избе полным-полно!

Теперь вон и Колька присох к их семье. Жениться задумал. Зовет на свадьбу. А что в той свадьбе? Неужто не видит, в какую семью идет? Что у них есть, идейных, должен соображать? Ан нет, повело туда. И мать с отцом все время в совхоз зовет: там, мол, радио и кино, и охоты с рыбалкой не меньше, полный комфорт…

Выходит, сын и не сын. Такой же, как зуевские ребята. Взять вон хоть Виктора… Тоже еще — студент! Бормочет о том, что жить, мол, надо для счастья народов, трудиться на государство… значит, на неизвестного дядю. И в том, мол, главная цель. Тьфу ты, чертово семя! Говорят об этом по радио и в газетах, долбят насчет коммунизма, а малоумки, вроде нашего Кольки, им верят.

— Зуевы сбили его с пути! — упрямо и раздраженно твердила Елена, поглядывая в окно, за которым виднелась зуевская изба с сидящим на крылечке дедом. — Теперь вон в Соньку влюбился. А парень, когда влюбленный, пойдет за девкой хоть на край света. Век им этого не прощу! У матери сына отнять… да за это мало со свету сжить!

Тонкогубая, кареглазая, с крепко сбитым жилистым телом моложавой, в полной силе смазливой бабы, она была в такие минуты похожа на волевого, задиристого парня — из тех заводил, которые готовы сделать на глазах у друзей такое, на что другой вовек не решится. И именно такая, деятельная и злая, она особенно нравилась Якову. Исподлобья оглядывая ее, он чувствовал, как все в нем, сытом, хорошо обихоженном мужике, начинает привычно тянуться к ней, как вместо мыслей о Кольке и Зуевых сладко и властно вызревает и толкает к бабе только одно желанье — прямолинейное и требовательное, как приказ.

Ан, не до этого нынче: там за избой — нечаянные соседи. Принес их бес. Теперь не знаешь, чем и заняться. Надо бы то и это, да как бы не навести приезжих на подозрение. Онисим — еще туда-сюда, ничего не заметит. А вот Виктор… глазастый, наянливый парень. Так вокруг и сверлит глазами. Одна надежда, что нынче же к вечеру уедет назад в совхоз. Значит, этой же ночью надо как-нибудь незаметно убрать из их погреба схороненные там бочки с запретной рыбой. Свой-то погреб давно уже набит не только ящиками да бочками, а и разными банками-склянками, корзинками да пестерями с соленьями, вареньями из клюквы, брусники, кислицы, малины с морошкой со всем, что можно было собрать, дотащить до дома и спрятать про черный день в этой богатой дарами, покинутой односельчанами тайге.

Добытое и спрятанное, оно теперь стало радостью и надеждой. Лежит в потайных местах нерушимо. А тайга дает новую прибыль — рыбу и мясо, ягоды и грибы, лечебные травы. Все это вовремя надо брать и тащить в избу: все пригодится. Идет на нерест осенняя семга — бери, да только не попадайся. Лось влез в петлю рогатой башкой — бери: это целая бочка мяса.

С тарой бывает, конечно, сложно: сколько тары ни будь, а все не хватает. Однако и тут есть выход: когда везешь соленую рыбу в город, кладовщик за десяток свеженьких хариусов охотно отдаст одну, а то и пару порожних бочек. Да вертолетчикам, развозящим геологов-изыскателей по всей тайге, дашь свежей рыбы в обмен на горючее для моторки.

Рыбка — она выручает. С рыбкой — не пропадешь. Значит, бери и бери, набивай погреба до отказа. Одни только изыскатели да туристы, изголодавшись в походах, готовы отдать за рыбу кто сапоги, кто плащ или свитер, а кто и бинокль или что-нибудь в этом роде. Тоже не плохо: когда надоест здесь ишачить, переберемся с Еленой в город, каждая эта вещь будет стоить хороших денег. Главное — не теряйся, бери, пока можно брать!

И Яков с Еленой брали. Когда в их погребе и в сарае не осталось свободного места, они расчистили и набили снегом погреба соседей — Зуевых и Безродных. Теперь придется ухетывать погреба Сырловых и Казанковых на дальнем конце деревни. От бывших односельчан только и остались эти вот погреба: избы с сараями Яков давно уже разобрал для расширения своей усадьбы, утепления коровника и конюшни, а частью на дрова.

«Иметь такой дом с богатой усадьбой здесь и не снилось в былое время ни одному из соседей! — самодовольно прикидывал теперь Яков, не очень вслушиваясь в то, о чем раздраженно говорит обиженная бедным гостинцем и настойчивыми советами сына Елена. — Что там ни говори, а ловко она придумала: податься из совхоза назад в деревню, устроиться здесь рыбаком от потребсоюза. При уме тут, и верно, можно нажить такое добро, которого хватит до самой смерти. Умная у меня баба. Ловкая баба… С такой оборотистой да любомудрой не пропадешь!»

С чем-то похожим на нежность, если она еще была в его сердце, он время от времени взглядывал на порозовевшую от злости жену и молчал: похмелье еще мутило. Да и душно в избе. Надо выйти на волю.

Прихватив с собой одну из присланных Николкой пшеничных сушек, он вышел на крыльцо. И сразу насторожился: из-за реки, со стороны далекого города послышался хорошо знакомый перестук мотора. Это шел на Глыбуху пока еще невидимый вертолет, выбивая над темными вершинами тайги сухую деревянную трель, и будто катя этот звук перед собой, как пустой бочонок. Через две-три минуты он покажется над грядой лесного высокого берега…

Кто же это летит сюда в воскресенье? Кто-то явно из городских. Может, по срочной надобности в рыбе? Кому-то свеженькой захотелось? А может, и кто-нибудь по своим делам. Мало ли их теперь, шастающих по тайге в поисках нефти с газом да сланцев с разными там металлами. Нынче в тайге, как на большом базаре.

Между тем темная точка отчетливо обозначилась над вершинами заречной тайги, приобрела очертания стрекозы и стала снижаться. Звук мотора окреп, пошел во все стороны над рекой и вскоре повис за овражком над луговиной, где обычно садились при надобности вертолеты. Возбужденные им, загремели цепями и забрехали собаки. Мерин Лысый, натужливо вскидывая передние ноги в веревочных путах, отбежал поближе к усадьбе. Даже равнодушная ко всему корова прервала ленивую жвачку, повернула мохнатую морду в сторону вертолета.