Дмитрий Ерёмин - Глыбухинский леший

Еще в избе, собираясь в путь, он привязал к горловине верши, к ее внутреннему кольцу, кусок душистого ржаного хлеба в марлевом лоскутке. Теперь оставалось растянуть вершу при помощи двух металлических прутьев, добраться по травянистой мшаре до чистой воды и опустить снасть на дно.

Наскоро определив, какое место будет уловистее, Онисим ступил на мшару и метра три прошел по ее колеблющейся зелени без особых помех.

Туго переплетенные корни и стебли травы держались на воде довольно прочно, хотя после каждого шага оседали вниз и след заливала рыжая, пузырящаяся вода. Потом живая ткань мшары сделалась тоньше. Она жиденько колебалась по всей ширине, хлюпала и вздыхала. Деду приходилось нащупывать сапогом места и кочки покрепче, чтобы не оступиться, не провалиться.

До чистой воды оставалось не больше метра, когда он уже не нащупал надежной опоры под сапогом, нога провалилась выше колена, и за голенище заплеснулась острая, показавшаяся ледяной вода.

Дальше идти старик побоялся. Но и отказываться от задуманного так вот сразу — не захотелось. Вернувшись на берег, он попробовал добраться к воде в других местах, однако и там чаруса была не лучше. Пришлось добыть в лесу две крепких жердинки, вернуться на первый след.

Кладя осиновые слеги крест-накрест, старик наконец добрался до чистой воды и, лежа на животе, полузалитый водой, столкнул вершу в озеро.

Домой он вернулся к обеду. И тут же, у бывшей околицы, его встретил Яков.

— Жив? — удивленно, как показалось деду, спросил мужик. — Однако весь мокрый… тонул, знать?

— Пришлось на пузе полазить, охолодал! — весело отозвался Онисим. — Однако ух — заросло как озеро-то! — добавил он огорченно. — Так, пожалуй, и пропадет. Еще десять лет — и затянет его травой.

— Тут все одно никому не жить, — равнодушно заметил Яков. — Пусть оно хоть совсем заглохнет.

— Нет, не скажи. Озеро — все же озеро. С ним цена всей округе выше. А болото — кому нужно? Одно дело, когда на земле все чисто да живо, другое, когда болота. На болоте какая польза? Комар да мошка — не больно большой прибыток государству.

— Чего об государстве заботиться? Оно без тебя управится, будь здоров.

— Как это без меня? Эко ты…

Не дав старику возразить, мужик перевел разговор на более интересное для него:

— Снасть-то поставил?

— А как же? Само собой. Завтра пойду вынимать.

— Смотри там, — неожиданно для себя предупредил его Яков. — Как бы чего… утонешь!

Онисим легко отмахнулся костлявой ладошкой:

— Еще чего! Я легкий, без весу. Однако пойду сушиться. Вишь ты, как вымок. Как бы мне не простыть.

В избе он умылся, переоделся. Потом аккуратно вывесил для просушки мокрую телогрейку, штаны с портянками, насадил сапоги на колья покосившегося от ветхости плетня, пообедал «чем бог послал». И до самого вечера не выходили из его головы родные картины: усыпанная бисером ночной росы дорога к Черному озеру, дымчатое блюдо озерной глади, волнистый кружок на ней от невидимой рыбины и та предательская, ворсистая мшара, по которой от каждого шага до самой воды идут недобрые травяные волны.

Он мысленно представлял себе и вершу, сброшенную на дно. Теперь, наверное, вокруг нее, втягивая круглыми ртами ароматный хлебный настой, собираются караси. Толпой стоят, обсуждают: «Чего это, братцы, стряслось? Сколько годов ничего такого тут не было, только от стариков об верше слыхали, и нате вам, — дедова снасть!» Рассуждают так караси и тычутся мясистыми мордами в наружную сетку верши, один за другим нетерпеливо движутся к горловине, находят ее, с трудом проталкиваются сквозь внутреннее кольцо, где привязан хлеб, в приготовленную для них ловушку…

От этих мыслей его собственное нетерпение делалось временами невыносимым, как у мальчишки. Хоть брось все в избе — и беги туда, к своим карасям, не дождавшись утра.

— Ничто не берет его, старого черта! — сердито говорила в тот вечер Елена, посматривая в окно, за которым можно было без труда разглядеть и угол зуевской избы, и вывешенные для просушки вещи деда. — Верно, что весу в нем нет, высох совсем. Такого и мшара держит.

В душе даже довольный тем, что Онисим все же вернулся, не утонул, Яков, однако, подлаживался к Елене:

— Это, когда идешь без всего. А как завтра потянет снасть, особенно не пустую, тогда оно тяжесть свою окажет!

Елена перекрестилась:

— Дай-то бог! — и вздохнула.

Утром, когда Онисим чуть свет вышел на свое крыльцо, одетый для дальней дороги, и двинулся в сторону озера — за ним из избы Долбановых следили в четыре глаза.

Но на этот раз старик исхитрился: еще с вечера он приготовил широкую доску, отодрав ее от перегородки в полуразрушенных сенцах, и теперь нес ее вместе с мешком под мышкой. «С доской оно будет надежнее, — прикидывал он, шагая знакомой тропой. — Удобнее доползти до воды. Жердины жердинами, а доска — пошире и подлиннее».

Толкая доску впереди себя, а то и ложась на нее, когда мшара предательски опускалась, он и в самом деле, хотя не без усилия, но все же поднял отяжелевшую вершу со дна и волоком, отползая задом, вытянул на берег.

По его возможностям добыча была немалая: четырнадцать карасей. Да каких, в две ладони шириной. Толстые, круглые, цвета золотисто-темной бронзы. С чешуей чуть ли не в пятачок. Вываленные на траву, рыбины тяжело возились и подпрыгивали, мокро щелкали мясистыми губами, то выбрасывая их, то втягивая в рот. — те самые караси, которых он помнил с детства.

«И как это удалось им протиснуться в кольцо горловины? — оценивая улов влюбленными глазами, прикидывал дед Онисим. — Непостижимо! А в озере есть караси и крупнее. Однако на тех надо ставить поглубже и не эту жидкую вершу, а настоящую деревенскую «морду» из ивовых прутьев. Тальник сейчас хоть и ломкий, это тебе не весна, а сделать такую «морду» необходимо. Тогда и Якову будет от них настоящий прибыток. При сноровке можно за несколько дней наловить для его рыбкоопа целую бочку. В городе столь сладкого карася люди съедят за мое почтение! Четырнадцать таких чушек — это большая жареха для целой семьи. Съедят и спасибо скажут. Выходит, и я не без пользы для города здесь поживу…»

Отдохнув, он совсем уже смело вернулся по мшаре к воде и бросил вершу на прежнее место: авось и завтра набьется в нее не меньше. Потом покидал добротный улов в мешок и, сгибаясь под немалой тяжестью (в совхозе сноха Настя носить тяжелое не позволяла), тихонько побрел в Глыбуху.

Но доброму намерению — безвозмездно помочь соседу перевыполнить план для городского потребсоюза — не суждено было осуществиться.

В субботу вечером в Глыбуху приплыли откуда-то снизу, на большой моторке, трое парней. Судя по всему, эти были здесь не впервой, оказались знакомыми Якова и, едва ступив на берег — повели себя по-хозяйски.