Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Анцан явился незадолго до полудня.

— Акт составим. Мы за эту бандитскую вылазку пригвоздим их к позорному столбу, — говорил он, как всегда, громко. Но Андрису все же казалось, что разговор о ночном злодеянии он пытается замять. Скорее покончить с ним, чтобы перейти к другому. Так оно и оказалось.

— Скверные новости узнал я сегодня утром, — начал Анцан, отозвав в сторону тех троих, с которыми ходил вчера к заводчику. — Очень скверные. Исход нашей забастовки под угрозой. Хозяин, видите ли, хочет закрыть завод. Да, да… Он предъявил мне бухгалтерские книги, по которым ясно видно, что завод испытывает большие трудности. Кирпич в основном продан в долг, а деньги не поступают. Ничего хорошего в ближайшее время ждать не приходится. В стране все-таки экономический кризис. Капитан Бренькис мог бы предприятие не закрывать, если бы вы кое-чем поступились. В некоторых вопросах. Например, в выплате не полученного вами жалованья. Он мог бы уплатить вам в два приема. Но жилье вам пришлось бы искать самим. Обсудите предложение хозяина. Если завод закроют, вы лишитесь всего.

— К хозяину прибыл епископ, — вполголоса добавил специально для Андриса Анцан, прислушиваясь, что говорят рабочие. — Но епископ все же высказал кое-какие достойные внимания соображения. А капитан Бренькис с епископом считается. Так что я от имени рабочих с Бренькисом договорился, — быстро закончил он.

— Что? — не поверил Андрис своим ушам. — Но это… это ведь предательство.

— Потише ты! — поморщился Анцан. — В политике не до этических тонкостей. А если ты в своих агитационных речах наобещал больше, чем нам поднять, так я не против, чтобы ты из Думиене уехал. Выполнять очередные пропагандистские обязанности.

— И уеду. Только не думай, что я об этом не напишу в центральный комитет…

В канцелярии Даугавпилсского отделения партии Андрис Пилан надеялся получить от центрального комитета удовлетворительный ответ (ведь депутат Анцан поступил подло!), но вместо этого пришло указание выехать в Пурвиену. Товарищу Пилану надлежит участвовать в перевыборном собрании Пурвиенского отделения общего профсоюза.

— Что же произошло? — вертя в руке письмо, спросил Андрис секретаря отделения.

— Обычное дело. В мастерские опять пробрался коммунистический депутат Ершов… — секретарь склонил голову набок. — Первостатейный демагог. А наши растерялись. Потом Антоновичу, казначею нашего профсоюза, взбрело в голову вызвать охрану. Хотел предотвратить выход на улицу. Намерение как будто хорошее, но…

— Погодите, погодите! — перебил Андрис секретаря. — Вы говорите, Ершов был в Пурвиене?

— Почему в Пурвиене? — наморщил секретарь лоб. — Я говорю про местные железнодорожные мастерские. Да, и Антонович вызвал охрану. Коммунисты почуяли это, пошла катавасия. Толпа мальчишек вынесла Ершова на руках, открыла ворота. Флаги были у них уже наготове. Вот и лови ветра в поле! У переезда их уже ждали другие, такие же буйные, и поднялся шум на весь город. Вы ведь знаете, как это происходит.

— М-да. Могу себе представить. А теперь — всего вам доброго! Нет, ждать заседания правления не буду, некогда. Указание.

На Пурвиенской станции Андрис попал в толчею.

Перрон был забит людьми. Не похожими на встречающих поезд или тех, которые от нечего делать торчат на станции, чтобы поглазеть на прибывающие и отбывающие поезда и пассажиров как на единственное развлечение в однообразных буднях местечка. Тут было сейчас много серьезных рабочих людей. Видно, что-то случилось. Не в самой Пурвиене, так в окрестности.

«Надо узнать, в чем дело», — решил Андрис. В конце перрона, у фонарного столба, человек десять окружили деревенскую девицу в зеленом жакете. Андрис приблизился к ним.

— Я не говорю, что Сильвестр поджег нарочно, — услышал Андрис, как сказал один крестьянин. — Только дерзким он всегда был. Из-за тебя же. На Курситиса зубы точил.

— Ну и что с того? Все равно Сильвестра схватили напрасно.

— Но около сарая Курситиса он был. Его ведь видели.

— А того, другого, что весь день там проторчал, не видели?

— Главное не это, Сперкай, — вмешался в разговор бородатый мужик. — Главное, что вооруженный дурень пристрелил на дороге человека и не ответил за это. Да еще голову задирает, как олень.

— Люди говорят, будто Сильвестр Гайгалниека укокошить хотел, — сказал стоявший позади парнишка. — Так Антон за ружье схватился. Сильвестр накинулся на него, Антон драться не захотел, пустился наутек. Прыгнул на большаке через канаву, тут ружье невзначай и пальнуло, а пуля в Урбана попала.

— Так уж и невзначай! В спину, между лопатками, угодила случайно, — бросил бородач. — В шестом году царские стражники и в двадцатом чернорубашечники тоже вот так невзначай палили.

— Но я же не говорю… — начал тот, которого назвали Сперкаем, и замолчал, увидев горожанина с портфелем.

— Добрый день! Что у вас тут случилось? — спросил Пилан.

— А чего барину хотелось бы? — отозвался тот же насмешливый голос, что вспомнил про шестой и двадцатый годы. Слово «барин» он произнес с ударением, издевательски.

— Разве важно, хочешь или не хочешь. Происходит многое такого, что совсем не хочешь. — Андрис сделал вид, что недружелюбия в ответе парня не заметил.

— Чему быть, того не миновать. Ну, потопали! — крикнул бородач девице в зеленом жакете.

— Пошли!

Люди мгновенно разошлись. Андрис Пилан остался один, словно о нем забыли. Из станционного здания вышел железнодорожник.

— Товарищ Пилан из Риги? — спросил он. — Приветствую вас в наших краях. Не помните меня? Вонаг я. Из профсоюза. Добро пожаловать! Мы знали, что вы едете. Наш секретарь вчера в Даугавпилсе в правлении был, там ему и сказали, что вы в Пурвиене направлены. Помню вас по выборам в сейм и по прошлогоднему собранию восемнадцатого ноября, когда полицейский запретил выступление молодежного говорящего хора. Хорошо все-таки, что вы приехали! А то у нас всякие безобразия творятся. Тут же в Пурвиене… — Вонаг опасливо огляделся вокруг. — Третьего дня, верстах в двух отсюда, на обочине Прейльской дороги застрелили Сильвестра Урбана. Бывшего кавалера ордена Лачплесиса! Жил тихо. Правда, кое с кем поцапался в свое время. Из сильных мира сего. Еще прошлой осенью парня на шесть месяцев засадили. И вот в Пушканах у какого-то хозяина сгорел сенной сарай. Около сарая перед пожаром Урбана видели, волостной азйсаргский начальник приказал арестовать его. Урбана вел в тюрьму айзсарг — есть в Пушканах один дурень, — вел-вел да и пристукнул. Никто не знает, как все на самом деле было, только Урбан на краю канавы лежать остался. Люди в волости и в местечке разъярены. Да и есть из-за чего. Ни за что ни про что человека жизни лишили.