Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Упениек? Из Гротенов?

— Из Гротенов. Но родилась я тут, в Пурвиенской волости. А какой ветер занес сюда Андриса Пилана? Следуете национальному призыву: «Путешествуйте по родной стране!»? Или вы тут по делам службы?

Сказать правду было как-то неловко. Правда, Анна Упениек его бывшая соученица, но одновременно и политическая противница. Сидела за коммунистическую деятельность и сейчас, должно быть, тоже заодно с левыми.

— Откровенно говоря, прежде всего, по делам службы. — Андрис решил, что все же лучше сказать правду. — Числюсь пропагандистом латгальского округа своей партии.

— Я об этом уже слышала. В профсоюзе. Они ждали вас, — уже тише добавила девушка. — У пурвиенских трудящихся возникла неотложная общая задача: похоронить жертву произвола буржуазии.

— Урбана?

— Урбана. Вы знаете, что они с ним сделали?

— Расстреляли без суда.

— Слишком мягко сказано. Убили по-бандитски, как дикого зверя, выстрелом в спину.

— А вы знаете, где труп Урбана?

— В сарае полиции. Поставили вооруженного часового и соображают, как быть дальше. Не похоронить его нельзя. Заодно ломают себе головы, как обелить в глазах людей убийцу Гайгалниека. Хоть здесь особенно ломать голову нечего. В таких делах господам патриотам опыта не занимать. Убийца рабочего спортсмена Масака по сей день разгуливает на свободе.

— Это так.

— Но так не должно быть.

— Не должно бы.

— Приятно слышать, что вы со мной согласны. Заодно отпадают и опасения, что представитель центра социал-демократической партии мог бы протестовать против общего выступления обоих профсоюзов. Против общего выступления профсоюза и сельскохозяйственных рабочих…

— Сельскохозяйственных рабочих, то есть левого профсоюза?

— Левого. Вас удивляет, что обе профессиональные организации договорились? А разве могло быть иначе? Разве вы не видите, что все порядочные люди возмущены до глубины души? Они требуют немедленного отпора реакции. Ведь возможно, что черные начали с Урбана, а потом поступят точно так же с другими. Наплевав на элементарную демократическую законность.

— Стало быть, и вы начинаете признавать буржуазную демократию? — съязвил Андрис. Сколько раз приходилось ему слышать, что левые упрекают социал-демократов в защите буржуазной государственности.

— Революционные рабочие всегда шли первыми в борьбе за демократию, за демократические права, хотя порою плоды этой борьбы пожинали другие, — спокойно ответила Упениек, словно не поняв вызова собеседника. — До сих пор социал-демократы видели демократию лишь одним глазом. Но я уже сказала: пока оставим наши распри. Сейчас главное для нас — общее выступление против реакции. И если вы, товарищ Пилан, искренне хотите помочь пурвиенцам, то в деле о жертвах насилия должны занять твердую, боевую позицию.

— Я должен занять? Этот вопрос пурвиенцы как будто решат сами.

— К вашему сведению, уже решили. Когда председатель Всеобщего профсоюза вернется со встречи с руководством Профсоюза сельскохозяйственных рабочих, вам объяснят это. Сейчас я апеллирую к вашей порядочности. В такой важный момент вам следует быть заодно с местными тружениками в борьбе против реакции.

— И что в таком случае должен делать Пилан?

— Может быть, мы встретимся с вами позже, после того как вы обо всем поговорите с членами вашей организации?

— Можно и так.

Андрис Пилан шел на встречу с Упениек. На первую в своей жизни встречу с коммунисткой… Сколько раз партийные лидеры его предупреждали: переговоры с левыми «товарищами» приводят к поношению социал-демократов. «Любой москвич, даже самый симпатичный из них, является страшным фанатиком, рабом догм. В каждом социал-демократе левые видят агента буржуя, чиновника охранки, которых следует всячески поносить». Лацис из трудовой молодежи уверял даже, что любому левому, прежде чем он встречается с членом социал-демократической партии, тайный агент Коминтерна вручает специальный листок со списком так называемых предательств социал-демократов. «Прежде, чем начать с тобой разговор, они заглядывают в московскую шпаргалку».

«Если такие словесные перепалки и бывают, то я от них буду избавлен, — рассуждал Андрис. — Упениек моя бывшая соученица, о главном между собой уже договорились правления обоих профсоюзов. Акция объявлена, члены организации обходят рабочих, зовут их на митинги и демонстрацию. Так что нам с Анной спорить не из-за чего. Может, из-за содержания речи? Может, им захочется повлиять на меня. Этому я, конечно, воспротивлюсь».

— Так что сперва будет общий митинг, — деловито начала Упениек.

— Ну а левые, то есть ваши, самостоятельно ничего не предпримут?

— Мы обсуждаем общее, совместно организованное мероприятие трудящихся против реакционеров. — Анна сжала руку в кулак. — Мы не спрашиваем, как социал-демократы осветят здешние события в своей печати, что ваша фракция будет делать в сейме, если она вообще захочет делать что-то.

— Значит, вы считаете, что социал-демократы ничего не делают?

— Всякое бывало, — усмехнулась Упениек. — Но оставим это. Нам нужно договориться о выступлениях на митинге. Не хотел бы товарищ Пилан встретиться прежде с близкими убитого?

— Мне говорили, что у Урбана близких не было.

— У него была невеста. Единственный близкий ему человек. Сейчас Вероника в Пурвиене, у единственной своей родственницы. Это совсем недалеко отсюда. В районе новостроек.

— Ладно, пускай будет по-вашему, — согласился Андрис. — Поговорим с невестой Урбана.

Домишко родственницы Вероники Курситис — один из самых маленьких среди построек за железной дорогой. Низенький, с двумя неодинаковыми окнами, с жердяными шалашами по обе его стороны: для дров и, должно быть, для мелкого домашнего скота, еще издали разит навозной жижей. Этот запах слышится и в комнате, забитой всякими пожитками и хозяйственной утварью. Полкомнаты занимает старый ткацкий станок, на подоконнике — цветы, отчего дома постоянно сумерки.

Андрис чуть не споткнулся на неровном глинобитном полу.

— Потише… Не веди, Анна, так шибко гостя! — раздался в комнате тихий, видно, хозяйкин, голос.

Та, к которой они пришли, девушка лет двадцати шести — двадцати семи, молча сидела на кровати. При виде гостей она чуть приподнялась, но не встала.

Упениек взяла стоявшую перед станком табуретку.

— Гостя привела? — спросила хозяйка.

— Вероника, — наклонилась Анна к невесте Урбана, — это мой знакомый из Риги. Он хочет поговорить с тобой, как проводить в последний путь Сильвестра.

— Какие могут быть проводы, когда полиция прячет умершего, — возразила хозяйка. — Сами зароют. Чужим не дадут.