Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Покрепче вещи держи! Береги карманы! — крикнули они Антону Гайкалниеку и Езупу, которых тоже увлек людской круговорот.

— За меня не беспокойся! — махнул рукой Антон. — Я знаю! — прокричал он на весь перрон. — Я тут все, как свой собственный карман, знаю. Факт!

— Будет тебе болтать! — сердился Гаспар. — Чего его, черта, в самое пекло несет?

— Ветрогон! — Тонслава беспокоил сын, и он старался не упускать Антона из виду.

Вскоре толпа заметно поредела. Большинство приезжих протолкнулось к двери на улицу и исчезло во мраке. В зале ожидания осталось совсем немного народу, видимо, все больше таких же неискушенных путешественников, как пушкановцы. Пока они соображали, на какой из скамей им расположиться, все места уже заняли другие, так что им пришлось устроиться в углу на полу, рядом с мешочниками, скитальцами послевоенных лет. Теперь они смотрели, как буфетчица из третьего класса, позевывая, запирает свои шкафы.

Появился усатый железнодорожный полицейский, повертелся и принялся вышагивать из одного конца зала ожидания в другой. На боку у полицейского висели тяжелый револьвер и резиновая дубинка, то и дело он поправлял сползавшую с плеча портупею: для ответственного блюстителя порядка безупречная форма — признак его власти. Полицейский посматривал то направо, то налево, но ни с кем в разговоры не вступал, ни к кому не подходил. Только постукивал сапогами английского образца по пятнистому кирпичному полу. Десять шагов к буфету, десять — к кассовым окошкам. Ни более ни менее, словно он после каждого поворота отсчитывал шаги.

Пушкановцам надо было решиться, как быть. Протомиться ночь в полудреме тут же на вокзале, страшась воров, или же искать кров в городе.

— Лучше посидим тут. — Тонслава город не привлекал. — Куда ты в этакой непроглядной тьме попрешься? Еще на какого-нибудь жулика нарвешься.

— Разумного человека жулику не обмануть! — Антон Гайгалниек, узрев в плотной буфетчице родственную душу, принялся накручивать усы. — Факт! Лапотники мы, что ли, какие-нибудь, которым только в углу и место?

— Тогда пошли сразу. — И Гаспару неохота было всю ночь торчать на вокзале.

— Поначалу обмоем приезд… — Антон подался к буфету.

— Мы уже не торгуем, — широко зевнула буфетчица. — После отхода поезда не отпускаем. Жоржик, — обратилась она к полицейскому, — ты подождешь? Зажарю тебе яичницу со шпиком.

— Фефела! — Антон громко высморкался, повернулся к своим и властно распорядился: — Берем манатки — и айда!

На улице их окутал густой мрак. Пока глаза не привыкли, пушкановцы, спотыкаясь, едва поспевали за Антоном Гайгалниеком.

— Боязно, право, в чужом месте. Еще леший пристанет, да и обчистить могут, — опасался Тонслав.

— Какой еще леший, — засмеялся Антон. — В городе никаких леших не бывает, в городе, братец, за всем следит полиция. Только какой-нибудь объявится, свистнут, и в кандалы его. Факт!

Постепенно они начали различать тротуар и отдельные лачуги, столбы и деревья. Чем дальше шли, тем становилось светлее — начались дома в несколько этажей, окна которых немного освещали улицу.

Возле русской церкви навстречу пушкановцам двинулась тень.

Гаспар остановился, с ним и остальные. Нет, город все же полон страхов.

Тень оказалась обычным человеком, только в необычно длинном пальто.

— Добрый вечер, паны. — Незнакомец остановился и поздоровался на ломаном языке. — Паны, наверно, ночлег ищут? Сама заступница небесная послала меня панам. Паны могут пойти ко мне, в мою гостиницу. У меня мягкие постели. Панам только надо пройти вон до того висячего фонаря.

— Не надо нам, — отказался Гаспар Упениек.

— А куда паны ночью денутся? — не отставал незнакомец. — Панов завтра в городе ждут, наверно, важные дела. У господ судей или у банковских господ, или же у земельных господ. Чтобы с барами толковать, панам ясная голова нужна, а голова яснее всего бывает, когда выспишься хорошо. У меня паны будут спать как у Христа за пазухой. И всего лишь двенадцать рублей.

— Слишком дорого! — не выдержал Антон Гайгалниек. — Слишком дорого!

— Ах, богородица милосердная! Паны говорят, а не знают, в какую комнату они попадут. Не комната, а церковь. Заходите, девиц пригласите, что поют и пляшут. Я знаю хоро-шеньких…

— Не такие мы люди, — сурово ответил Тонслав. — Гаспар, Езуп, пошли!

Незнакомец понял свою промашку. И поспешил исправиться:

— Я, паны, не говорю, что вы обязаны девиц позвать. Бог мне свидетель. Я понимаю, паны как истые христиане бережливо с рублями обращаются. У меня никакой расточительности на мирское не будет. Покой, хорошая постель, горячий крепкий чай, за который отдельно платить не придется. Сахару купил — и хоть целый самовар выпей. Как богатый даугавпилсский купец Грибков.

— Нам не надо. — Гаспар хотел идти дальше.

— Почему не надо? — вмешался Антон. — Человеку сон слаще меда. А перед важным делом уж непременно выспаться надо. Факт!

— Не думаешь ли ты заманить нас в какой-нибудь темный угол? — Тонслав вглядывался в незнакомца.

— Ой, панове! Это тут же рядом, в десяти, ну в пятнадцати шагах отсюда. Вон там, где фонарь над мостиком.

— Но мы больше десяти рублей не заплатим!

— Паны хотят меня нищим сделать. Меньше двенадцати невозможно.

— Десять. — Тонслав переложил торбу на другое плечо.

— Паны, вы разоряете меня.

— Десять.

— О боже, боже мой! Ну так идемте!

Вскоре пушкановцы вошли через широкие двери в двухэтажный дом. В сенях на стене горела яркая керосиновая лампа. Прямо против входных дверей винтовая лестница вела на второй этаж, справа от нее — широкая дверь с матовыми стеклами в какое-то большое, освещенное помещение. Оттуда доносились звон посуды и невнятное пение. Грустно играла гармонь.

— Понимаете, этот подлец кабак устроил… — Перед лестницей проводник пушкановцев остановился и впервые повернулся к ним лицом. Сухонький, сморщенный, остроносый старичок с бегающими глазами и тонкими, бесцветными губами. На нем черное, как у ксендза, пальто с отложным воротником, на голове — маленькая, темная, круглая шапчонка. — Негодяй! — Старик воздел руки. И сползшие рукава обнажили неестественно бледные и костлявые руки. — Ну истинный негодяй! Под суд бы такого… Моих гостей совращает, а на меня составляют протоколы за то, что без разрешения спаиваю постояльцев меблированных комнат. Он виноват, а Болех плати. У Болеха кроватные места для приезжих и чай, а полиция штрафует Болеха за то, что в этом доме прохвост Стефаницкий под вывеской «столовая» держит кабак и спаивает каждого, кто войдет туда. Какое мошенство, какая несправедливость! И это потому, что Болех честный человек — не дает взяток полицейскому. Кинув осуждающий взгляд на застекленные двери заведения негодяя Стефаницкого, старик проводил пушкановцев на второй этаж. В сенях, а затем в низком коридоре на стенах висели керосиновые лампочки с пузатыми, густо закопченными стеклами.