Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— А что у вас там, в этом фонде есть? Не скажете?

— В государственном фонде земли хватает. Имения, земли церковников.

— Значит, и церковников? — И Дзенис поспешил высказаться. — Верно, самые большие земли у церковных курий, но, — оратор на миг замолчал и развел руками, — святые отцы полагают, что трехсот восьмидесяти десятин, что оставлены при церкви, еще слишком мало. Это, во-первых. Во-вторых, мы знаем, что отнимать у церкви землю никто не собирается. Этого буржуазное правительство не сделает. Иначе зачем бы оно с римским папой договор заключило? Еще остаются центры имений. А их выделят защитникам теперешней Латвии, которые сражались вместе с немецким ландесвером. Кто в центры имений рабочих пустит? Мироеды всегда с оружием в руках защищали привилегии помещиков. Частнособственнические права «свободной Латвии» для них так же святы, как святы и дороги для них права на собственный кошелек в кармане. Теперь буржуазия, правда, и с голытьбой дружить вынуждена. Слишком свежи в памяти события недавней революции. Ничего не поделаешь, в такое живем время. Но делать что-то надо. И потому нет ничего выгоднее разговоров о дележе земли, ведь это заботит многих. Поэтому предыдущий оратор, Дабар, и сказал, будто основательно подсчитал, «статистически» вычислил, сколько земли достанется каждому безземельному. Говорит, много получится. Эти подсчеты, товарищи, — Дзенис помолчал немного, пока не прекратились реплики сторонников Дабара, — эти подсчеты, товарищи, напоминают сказочку про мужика, который увидел спящего зайца. Он тут же принялся соображать, что будет, если он зайца убьет и продаст. Получит деньги. За деньги купит свинью. Свинья принесет дюжину поросят. Каждый поросенок принесет тоже по дюжине. Мужик продаст поросят, купит дом, богатую жену возьмет. Жена родит двух сыновей. Ну а если сыновья, как на беду, окажутся большими сорванцами? И он тут же вслух принялся ругать будущих сыновей. Заяц от ругани проснулся и был таков… И ни зайца, ни поросят, ни добра.

Дзенис всех развеселил. Раздались аплодисменты, одобрительные возгласы.

— Так же и с землей получится, что господин Дабар обещает, — продолжал Дзенис, не обращая внимания на выкрики социал-демократов. — Сейчас он делит ее, отпускает ссуды и невесть что еще сулит. Одного лишь не хватает: самой земли, ну и терпения безработных. Ждать можно, когда брюхо набито, а безработный без хлеба сидит.

— Вранье это, демагогия! — закричал Дабар, поддержанный своими. — Землю получить можно хоть сейчас. Берите и, если хотите, двухэтажные дома ставьте.

— А как с деньгами на выкуп земли, с лесом и другими материалами на постройку дома? — крикнул с места железнодорожник Шпиллер.

— Бревна на постройку дома каждый может купить на общих началах, со скидкой. А деньги? Деньги, как известно, дает банк.

— Ого, ну и голова! Банк даст? Нам?

Дзенис опять взял слово:

— Как товарищи думают, отвалят буржуи безработным, поденщикам и вообще таким, как мы, тысячи из банка? Или все-таки поделят эти деньги между собой? Может быть, у предпринимателей совесть проснулась, захотели, чтобы впредь больше никто с голоду не умирал, чтобы никого нельзя было использовать за жалкие гроши, ради наживы?

— Не дадут, не дадут! — Зал профсоюза, бывший сарай царской почтовой станции, прямо гудел. — Знаем мы их, видели мы их!

Дабар попытался спасти положение, втолковать, что все будет иначе. Социал-демократическая партия разработала законопроект о ссудах ремесленническим хозяйствам, но конек «собственной земли», на которого так крупно поставили Дабар и его единомышленники, споткнулся еще на старте.

Слова попросил железнодорожник Шпиллер. Было самое время ударить по социал-предателям. Ударить так, чтобы у них пропала охота подавать голос среди рабочих.

— Чего на этом собрании хотят добиться Дабар и кое-кто из несознательных, из подпевал его? Отвлечь гротенских рабочих от единственно верного пути — от борьбы! Заставить рабочих просить наших врагов, наших кровососов, эксплуататоров! Значит, страдать нам по-прежнему, как страдали до сих пор? Нет, шабры! Хватит нам умолять и охать, подавай нам то, что мы своим потом, своей кровью заработали: хлеба, человеческих условий жизни. И мы добьемся ее, если будем едины, если все как один будем бороться против буржуйской власти. Понадобится, снова выйдем на улицу, будем бастовать, защищаться.

— Правильно, правильно! — Собрание шумело, как Даугава в половодье. Это уже не были отдельные выкрики соблазненных клочком земли людей, а выражение воли, требование — долой соглашателей! На борьбу! За хлеб и работу!

— Рабочие, товарищи рабочие! — вынужденный замолчать, Дабар не вытерпел. — Левые провоцируют вас! Завлекают в беду! — Ухватился он за соломинку. Вскочил на скамейку, чтобы видеть поверх голов. Неужели уже никто его больше не слушает?

Однако, кроме нескольких десятков сторонников, примиренческому пророку никто не внимал.

— Замолчи! И слушать не хотим! — Точно камни, летели со всех сторон слова.

— Тогда я ухожу! И предлагаю сознательным рабочим последовать за мной! — Терпению Дабара пришел конец.

Собрание гудело. Стоял шум, как на ярмарке. Дабар со своими продирался к выходу, передние уступали ему дорогу, но те, что были сзади, напирали, желая разглядеть удирающих, и зажали их точно в клещи. Напрасно руководитель собрания гремел колокольчиком, призывая к спокойствию, словно колокольчик мог успокоить взволнованные умы.

Наконец неразрывной кучке голов удалось прорваться к двери; разгоряченных участников собрания обдало прохладой, и одновременно остыли и они сами.

— Подсчитаем, сколько нас осталось или, вернее, от скольких лакеев капитала мы избавились! — приложив ко рту рупором руки, кричал Шпиллер.

И люди притихли. Главное сделано. Революционные рабочие держались с честью. Надо только постараться воспользоваться успехом, чтобы укрепить организацию. И Дзенис шепнул сплавщику Гарначу, что пора обсудить дальнейшую работу профсоюза.

После профсоюзного собрания ко многим левым рабочим, к тем, что вели себя шумнее остальных, пристали филеры. Когда стрелочник Шпиллер на другой день вышел на работу, за ним увязался косолапый тип в полушубке, ушанке и сапогах. Когда стрелочник, спустя восемь часов, возвращался домой, тип этот появился снова и не отставал до самых дверей дома Шпиллера. На другой день косолапого сменил бездельник в черном пальто, а того еще кто-то в солдатской папахе. У Шпиллера в конспирации почти никакого опыта не было, в революционную работу он включился лишь недавно, однако он догадывался, что за ним следит полиция и что он так свободно разгуливать, как раньше, уже не может. Из-за шпиков пришлось пропустить в среду вечером собрание группы. Он от шпика, правда, пытался оторваться, но тот тащился за ним, точно привязанный. И взял себе еще в компанию айзсарга из лавки Экономического общества сельских хозяев. Усталый и сердитый, Шпиллер повернул обратно и поплелся домой.