Виктор Попов - Живая защита

— Тебе не все равно! Тебе-то что!

— Мне — ничего. Да вон ему, видать, чего, — указал он на подбегавшего Матузкова.

Запыхался Гришка, побледнел от злости.

— Собака-а-а… — еле прошептал он.

— В чем дело-то? — спросил бригадир. — Отпускать, что ль?

— Да вы что! Да вы знаете, что это за птица!

Быстро подошел Дедюх.

— Ну? — вопросительно взглянул на Гришку.

— Он.

— Ого-о-о… Повели в милицию. Нет, сначала — к Топыреву.

— Погоди… Надо сказать, чтоб поезд не отправляли. Сам видел. Опять с буксой неладно.

— Отпустите! Какой я вор! Подумаешь, два горбылька для голубятни. За пять копеек!

Арусев дергался, упирался ногами, но сзади поддали коленом, и он понял: мертвого, а все равно доволокут. На повороте к деревянному настилу — переходу через пути Южного парка — попросил:

— Не убегу! Клянусь — не убегу! Дайте один на один с Гришкой поговорить.

— Говори при всех, — приказал Гришка.

— Нельзя!

— Ну и молчи. Мне, что ль, нужно.

— Черт с тобой! Твоя взяла… Слышишь, прошу: прикуси язык. Тюрьмой пахнет. Век не забуду, лучшего друга не найдешь. Озолочу! От тебя хотел избавиться, чтоб не мешал… Посадят, думал, тебя… Прошу, забудь…

— А чего меня просишь? Ты проси Дедюха, он в огне цистерны палился.

— Он-то при чем? Я тебе хотел насолить. Я знал, сколько твоих вагонов с хвоста. Григорий, по-человечески прошу!

— Иди-ка ты, проситель, куда ведут!

— Ну, попомни… С того света все равно достану…

— Топай, топай! А то мне домой пора.

Крутнулся Арусев, попробовал рывком выдернуться из цепких рук…

В это время на квартиру к Барумову пришел неожиданный гость — капитан милиции Малахов. Сидя перед Павлом, начал напрямую:

— Пришел по делу Матузкова. Правда, самого дела еще нет и неизвестно еще, кто виновник, но — подозрение. Умышленное повреждение подвижного состава. Он у вас работал. Что это за человек?

— Повреждение подвижного состава? Не-ет… Он неспособен на это.

Малахов не удивился заверению Барумова. Подумал и, видимо, пошел на последнее.

— В случае возбуждения уголовного дела будете свидетелем. От вас потребуют объективности по отношению к Матузкову. Вы будете подписывать юридические документы.

— Хорошо-о-о. Могу подписать…

Вышли на площадку. Павел надавил на кнопку. В двери тотчас показалась радостная Галя.

— Значит, договорились. Покажите, где он живет.

— Заходи! — крикнула она, еще никого не увидев. Подняла глаза на Павла, на стоявшего рядом человека. Милиционер! — Что с Гришей? — дрогнул ее голос.

— Да… ничего! — неумело утешая, торопливо сказал Павел. — Где он? По срочному делу нужен.

— Еще с работы не пришел. А что?

— Не волнуйтесь, — вмешался Малахов. — Если сейчас пойду на станцию, застану его?

— Не знаю… А что?

Внизу, на ступеньках подъезда, Малахов сказал Барумову:

— В ночь установим дежурство, а то недалеко и до беды. Особенно с наливными. — На прощание попросил: — О нашем разговоре — никому.

В кабинете Топырева Малахов застал шумную компанию. Дедюх писал акт, Матузков диктовал подробности, путейцы подсказывали, как бежал Арусев и как швырял доски.

До полуночи продолжалось расследование. Все было осмотрено, описано, свидетели дали показания. Арусев расчеркнулся на бумаге, в которой заверял, что из Кузнищ никуда не уедет. И его отпустили.

— Свят, свят, — пробормотал он, когда вышел на междупутье.

Он уедет этой же ночью. В любой конец света, иначе тюрьмы не избежать. Если удастся увязнуть в каком-либо захолустье, то, глядишь, оторвется годик-другой вольной жизни. А если и там поймают, ну что ж, тогда не придется жалеть, что влопался. Все сделал, что мог.

Во дворе дома остановился. На черном ночном небе почти над головой выделялся конус островерхой голубятни. Жаль голубей. Достанутся черт те кому, а за него — за каждого — деньги, да еще по бутылке… Разозлился на того, кто будет владеть его пернатым хозяйством. За что такое везение человеку, за какие заслуги?

По лестнице поднялся вверх, сдернул крючок с легкой решетчатой дверки. В темноте, вытянув руки, Арусев нащупал первую сонную птицу, погладил по хвосту. Жесткие, немного растопыренные перья подсказали — лохмоногий почтарь. Рядом с почтарем обычно садился на ночь красавец сизарь. Цена его — ничто по сравнению с другими голубями. Но красив необыкновенно.

После голубятни Арусев постучал в окно.

— Приперся? — сонно проскрипело сквозь двойные рамы. — Иди, открыто.

В домашней темноте услышал, как повизгивали пружины кровати под костлявым телом благоверной.

— Собери на стол, — приказал он. — Занавесь окна.

Сима долго молчала. Наконец встревоженно спросила:

— Опять влип?

— Не твое дело. Чемодан приготовь. Подштанники, мыло и вообще требуху. На всякий случай.

— Бросаешь? — всхлипнула, вскочила с кровати и начала нервно кусать губу.

— Спасаюсь от милиции.

«Нет, бросаешь!» — хотелось кричать Симе. Недаром все время никакого ладу не было, недаром соседи говорили. «Следи за своим! Снюхался с какой-то!» Запахнула халат.

— Как с деньгами? Занять?

— Неплохо бы. Не помешают.

Набросила на плечи старенькое пальто. Вроде бы к отцу с матерью через двор. А на пороге оделась как следует. Хватит! Сколько издевался, сколько синяков сносила. Было бы от кого. От мужа, от любовника? Записались бы, тогда понятно — от мужа. Сколько ни просила — не идет в загс. Жить как надо не живет и не бросает. Каждую ночь жди скандала или драки. Хватит! К другой нацелился? Другая укроет, спасет. Недаром в последнюю пьянку так и сказал: «Похлеще найду». Ищи! Поглядим, кто раньше найдет…

Она вернулась с милиционером.

Арусев плюнул и заскрипел зубами.

— Ладно, встретимся… Не на век посадют…

«Что наделала! Что я наделала!..» Она упала на кровать, протяжно завыла, захлебываясь слезами. Она не видела, как Арусев набивал карманы папиросами, искал для тюрьмы добротные сапоги. Там все пригодится. Приспичит, на пайку хлеба выменяет. Лишь когда хлопнула дверь, она метнулась во двор, дико заорала им вслед. Ей в ответ хлопали в голубятне крылья…

С курсов Яков Сергеевич вернулся радостным. Соскучился так, что впору останавливайся напротив той же — невидаль какая! — веранды и разговаривай с каждым стеклянным глазком. Осмотрел двор. Все было на прежних местах, но за время учебы — постарело. Высокий забор, отделявший усадьбу соседа, раньше казался крепостной стеной. А теперь серые доски со следами облезлой краски расползлись и образовали щели, напоминавшие бедственные трещины обреченного на слом ветхого сарая. Они и раньше были, эти трещины, не могли же они появиться вдруг, но не бросались в глаза. Со дня строительства забор казался надежным и вечным. А сейчас — щели. Если сосед посадит на яйца наседку, то вскоре желтые катышки — цыплята будут проскакивать во двор Вендейко. Значит, лук, петрушку и прочую зелень придется устраивать подальше от забора. Иначе — снесут.