Виктор Попов - Один выстрел во время войны

А кухни все не было. Без перекура бригада провела в выемке более двух часов. Бородулин уже подумывал, не послать ли гонца узнать насчет завтрака. И опять смотрел на Федора Васильевича и замечал его недомогание. «Больше ждать не буду!» — решился Бородулин.

— Уласов! — громко позвал он. — Подойди ко мне.

Тот подошел с лопатой в руке, заметно сдерживая дыхание. «На лопату опирается, как на костыль».

— Сходи в палатку, принеси брусок или рашпиль. Такой лопатой, как у меня, кисель резать, ее точить надо. Да и твою нелишне подновить.

— Кроме некого послать? — недовольно спросил Федор Васильевич. — Помоложе ребята найдутся.

— А я хочу, чтобы ты сходил.

— Вот еще…

— Никаких «вот»! Бригадир здесь я, напоминаю, понял? Вот и выполняй приказ.

Так Бородулин еще не разговаривал…

Федор Васильевич в сердцах саданул лопатой в рыхлый откос, оставил ее торчавшим колом. Догадался бригадир о слабости! Обидно стало, будто оголилась боль, какую Федор Васильевич старательно прятал, хотя все знали о его недуге. Не ко времени! — вот что восстало в этот момент, боязнь оказаться обузой в напряженные дни.

Вернувшись с бруском, Федор Васильевич наклонился над своей лопатой. Действительно, заточить ее надо. И уже с улыбкой посмотрел на бригадира:

— Может, вообще сделаешь меня главным точильщиком в бригаде?

— Могу, — с серьезным видом ответил Бородулин. — По близкому знакомству, так сказать… А вообще, Федор, мне интересно повидаться с тобой после войны. Ты, наверно, галстуком обвяжешь свою шею, а я буду вот так, в спецовке. Даже и разговаривать не захочешь.

— Дурак ты… Неизвестно, кто из нас каким станет. Я не изменюсь, это уж точно, во мне развиваться нечему. Здоровье мое, точку роста мою, опалил проклятый фашист. Знаешь, как на дереве, оно вроде бы живое, листья на нем, ветки, а не растет. Почки, какие дают рост, сожжены, вот дерево и становится уродливым, наплывы разные… Такой вот и я.

— Ну и нагородил! Послушать тебя — урод уродом, а от баб отбоя нет.

— Не то говоришь. После войны вернутся фронтовики, вот тогда увидишь, в какой сорт женщины зачислят меня. Сейчас товар не по цене, время такое.

Переговариваясь, подшучивая друг над другом, работали они до седьмого пота.

В полдень приехал Карунный. Он был суров и молчалив. Присел у военной полевой кухни, поел и только тогда обратился к Бородулину:

— Собери людей. Все бригады собери.

А сам отошел в степь, закинул руки за голову, долго смотрел на запад. Что там творится сейчас? Скольких жизней уже недосчитались за прошедшие полдня?

Его позвал Бородулин: рабочие собрались, ждут. Карунный быстрым шагом вернулся к тому месту в ложбине у трассы, где только что стояла полевая кухня. Подошел, окинул взглядом людей.

— Был я на совещании… Дело такое: немец прет! В отдельных местах Курского выступа потеснил наших. Но сейчас не сорок первый год. Наши хотя и отошли немного, но еще не сказали свое слово.

— Долго молчать будут? — сердито вылез с вопросом Бородулин.

— Думаю, что недолго, — спокойно посмотрел на него Карунный. — Кое-что зависит от нас… — Он кивнул головой в сторону земляных навалов вдоль трассы. — Дорога срочно нужна! Вчера, видел я, маленько опустили перья. Или не так? Признаюсь, у самого дрогнуло сердце. Дело нешуточное — опоздать с дорогой… Установка, значит, такая и разъяснение заодно: необходимость в дороге возросла, более того — нам определены считанные дни, чтобы закончить работы.

— А путь? С укладкой шпал и рельсов как? — допытывался Бородулин.

— Укладывать верхнее строение пути будут главным образом военные железнодорожники. Так заявил генерал Кабанов. Многое достанется и нам. Шпалы, рельсы, всякие накладки-подкладки сегодня уже начнут развозить по трассе. А насчет текущего момента… Сегодня объявлена фронтовая пятидневка. За пять дней на всей трассе предстоит закончить земляные работы.

Карунный замолчал. Выжидающая тишина длилась недолго.

— Надо — значит, надо, — с кряхтеньем поднялся Захаров.

— Может быть, есть вопросы? — глядел в лица рабочих начальник участка.

— Какие тут вопросы… — Вслед за хмурым Захаровым встал Бородулин. — Приступать надо, а то засиделись.

В небе послышался гул моторов. Всмотрелись в белесую синеву, ничего не увидели, а гул нарастал.

— Если немецкие самолеты, всем рассеяться по степи! — жестко приказал Карунный, задрав голову.

Появилась первая тройка синеватых крестиков, за ней — вторая и третья.

— Наши летят к фронту, — облегченно произнес Никита. — Ровно гудят, не завывают, как немецкие.

Самолеты прошли над трассой, гул уменьшился.

— Конечно, к фронту, — смотрел им вслед Захаров.

Настроение у рабочих поднялось. «Пора показать не только выдержку под напором немцев, но и силу», — думал Федор Васильевич.

«У людей прибавилось энергии», — радовался Карунный. И тоже взялся за работу.

Часа через два новая группа самолетов свернула над трассой в сторону фронта.

— Похоже, всерьез началось, — проводил Бородулин уходящие к горизонту бомбардировщики.

Выбрасывая землю из выемки, Дмитрий Даргин думал и о событиях на фронте, и о пролетевших самолетах, и о фронтовой пятидневке. Но больше всего в мыслях была Татьяна. Он жалел, что до наступления этих решающих дней так и не выбрался к вагонам. Таня, конечно, волнуется, в голову могут прийти всякие мысли, а там прачки небось подзуживают: бросил он тебя, глаз не кажет… Теперь не повидаешься. Тоска по Тане разрослась, он, едва не плача, спустился к Петру на глинистое дно выемки.

— Слушай, я, наверно, стану дезертиром. Сбегу!

Тот отшатнулся от него как от ошалелого.

— С ума спятил… Отдохни немного, посиди. Трудно?

— Ты о чем?.. Не могу без Таньки!

— Так бы и сказал. — Петр оглянулся, ему показалось, что слова Дмитрия о дезертирстве слышала вся бригада. Поймут напрямую, доказывай, что это не так.

— Отдохни, вместе подумаем, как быть.

— Чего ты мне: отдохни да отдохни! — вскипел Дмитрий. — Сам растянись тут, если хочешь, всхрапни.

Даргин разозлился, куда делась его хандра. Распрямившейся пружиной вскочил он на свою площадку на откосе выемки. Он обругал себя, глядя на то, как, не разгибаясь и блестя мокрыми от пота спинами, вгрызались в землю рабочие. «Распустил слюни! К бабе потянуло! Раскис… Выдержит Татьяна, поревет немного, если уж невмоготу станет».

Во время перерыва Бородулин отозвал в сторону начальника участка.

— Семен Николаевич, о Федоре хочу поговорить…

Карунный выслушал, посмотрел на отдыхавшего невдалеке Уласова.

— Хорошо. Спасибо, что подсказал…

Когда приступили к работе после отдыха, Карунный оказался рядом с Федором Васильевичем. Постоял, наблюдая за его резкими взмахами лопатой, тихо проговорил: