Виктор Попов - Один выстрел во время войны

Знать бы тогда, что все это — счастье. И не замутненное огорчениями детство, и ощущение свежести травы, и озорные игры с младшей сестренкой, и солнечное утро, когда в доме тихо, светло, в окна глядит чистое, недавно взошедшее солнце, когда на желтой выскобленной половице округляется яркий зайчик от зеркала…

— Дружнее! — крикнул Бородулин.

Захаров, Самофалов, бригадир разбивали перемычку с одной стороны, Федор Васильевич, Петр и Дмитрий — с другой, разбивали с таким усердием, словно она была главным препятствием на пути военных эшелонов к фронту.

— Дружней!..

Уласов работал озлобленно, как будто спешил захватить побольше земли. Это его личное дело скорее проложить дорогу. Как только пойдут поезда и наши войска погонят немца, так он завяжет в путь свой вещевой мешок.

— Дружней!..

В ответ на очередной командирский окрик Федор Васильевич разогнул спину.

— Помолчал бы, — вытер он рукавом лоб.

— Для порядка надо. — Бородулин даже не поднял головы, отвечая. — Это я себе приказываю. Дружней, говорю, дружней! А то состарюсь на этой дороге, пока построим ее.

Бригадир еще что-то приговаривал вполголоса, но слов нельзя было разобрать. Каждый видел перед собой мелкие белесые корни многолетней травы, извилисто проникшие в красноватую от глины влажную глубину. Федор Васильевич подумал: и здесь тоже идет жизнь… Он пытался представить, как эти тонкие ниточки раздвигали спрессованный веками земляной пласт, им, наверно, трудно было пробиться к живительной влаге. Везде работа.

Когда был строевым бойцом, когда вместе со своей ротой сдерживал напор немцев, не задумывался, какой ценой были заготовлены и доставлены ему и всей роте безотказные пулеметы и гранаты. Где-то за горами и лесами женские руки вместо того, чтобы пестать ребенка, точили железо… Далекие, живительные корни!

Разобьют фашистов на степном черноземье, хозяева земли заровняют окопы, траншеи, воронки; вместе с этими язвами войны не заровняется ли память о тех корешках, какие питали вроде бы само собою разумеющуюся победу? Въяве останется вот эта дорога. По ней будут ехать счастливые люди, одни — занятые мыслями о предстоящих встречах с близкими и родными, другие — озабоченные наиважнейшими, в их представлении, делами. Возникнут ли раздумья вот об этих корешках в глубоком грунте?..

— Воздух! — прокричал Петр Ковалев, первым увидевший немецкий самолет.

Разбегаться поздно. Самолет уже выравнивал свой путь над трассой, он покачивался и будто приноравливался сесть в выемке. Рабочие бросились на землю. Строчкой вдоль трассы вспыхнули фонтанчики пыли.

Федор Васильевич поднял голову. Еще два самолета заходили на трассу, описывая в небе большой круг. Нет, нацелились на какой-то другой объект, они были слишком высоко. Пока развернутся, снизятся, чтобы поточнее выйти на цель…

Он встал, взялся за лопату.

— Погоди! — предупредил Бородулин.

— Я слежу… Они уходят. Где-то поважнее цель.

Со стороны Губкина, небольшого городка в степи с единственной шахтой для добычи железной руды, глухо донеслись взрывы, уставшая земля словно вздыхала.

— Хватит лежать, — уже приказал Федор Васильевич, будто заменил бригадира.

— Ты прав… Поднялись, землееды! — с прежним озорством в голосе отозвался Бородулин. Он встал рядом с Уласовым, вонзил острие лопаты в отвесно стоявшую глинистую стенку. — Поддается, ребята! Ишо раз, вот так мы ее, поддается… Ишо раз! — Он подзадоривал себя. — Посмотреть со стороны — забавляется человек шуточками-прибауточками, если бы не сосредоточенный взгляд да не злость в лице. — Стоит, стерва, не покачнется! — ругал он перемычку.

Рухнула земляная стена, выкинули из выемки пыльный бесформенный навал, зачистили дно. Словно свежий ветер пошел сквозняком по глубокому коридору. Попросторнело, стало видно едва не у горизонта, в далеком прорезавшемся квадрате, колыханье волн жаркого марева.

Послышался лошадиный храп, раздался мягкий стук смазанных ступиц повозки. Еще не остановившись, возчик ударил кнутовищем по пустому котелку.

— Навались, пока горячо!

Рабочие словно этого и ждали. Воткнутые в дно выемки лопаты походили на тесные пирамиды винтовок.

— Живые, черти земляные?! — весело смотрел возчик в вылинявшей гимнастерке на людей. А я подзадержался малость. Командир так приказал, задержись, говорит. Немец проклятый жужжит и жужжит. Кое-где, говорят, по мостам гвоздил. Вот собака! Теперь не даст покоя. Видит, гад, скоро поездам дорожку настелем.

Он высказал последние новости о бомбежках трассы, о прибытии в Терновую состава со шпалами и рельсами, о том, как наши истребители отогнали немецкие самолеты от Терновой и там не упало ни одной бомбы.

Дмитрий облегченно вздохнул.

Зато Никита расстроился, еле осилил свою порцию каши. В направлении Губкина ухали взрывы… Там Алевтина.

— Послушай, земляк, — обратился он к возчику. — Никаких слухов из-под Губкина? Жена моя там, тоже землю копает. Одно бабье. Живые они?

— Не слыхал. Я вот… что касаемо военных…

Сумрачный, огорченный, Никита отошел от повозки. Он думал, как бы отпроситься у Карунного, хотя начальник теперь наверняка не отпустит. Повадился, скажет… Да и время такое — не до прогулок к женам.

Петр Ковалев представил, что творилось бы здесь, если бы немецкие летчики начали утюжить рабочих в выемке. Никуда не спрячешься. Он с дрожью в сердце представил отца под воющими и взрывающимися бомбами. Давно от матери не получал вести. Как она живет, что слышно об отце? Несколько раз писал ему на полевую почту, указывал свой адрес, но не получил ответа. Петр смотрел на небо и думал: какое оно ровное, глубокое и красивое, сохраняет не обесцветившуюся жарой голубизну; какое оно голое и предательски-беспощадное, когда в нем кружат немецкие самолеты…

По-суровому сосредоточенным оставался Карунный, вернувшийся к бригаде Бородулина. Начальник участка понимал, что работа на трассе будет осложняться с каждым днем: чем ближе срок сдачи дороги в эксплуатацию, тем напористей стремление немецкого командования вывести ее из строя. Не упускать ни одного свободного от бомбежек часа! Уже сейчас надо завозить материалы верхнего строения пути. Надо попросить военное командование усилить прикрытие с воздуха…

Поели рабочие, покурили. Карунный отметил про себя расторопность, с какой люди спустились в выемку, как они перешли на новое место.

Уже в сумерках Федор Васильевич вывесил на доске объявлений свежий «боевой листок». Прямые буквы, написанные красным карандашом: «Дорогие товарищи! Сохраним высокий темп земляных работ! В истекшие сутки каждый человек выполнил по две нормы!..»

Не верилось…