Виктор Попов - Один выстрел во время войны

Павловский промял след к ближней опоре. За ним, по-гусиному поднимая ноги и стараясь попасть в его вмятины, проследовали остальные. Он воткнул в снег рейки, досочки-шелевки, выкрутил предохранительный винт; стальная лента звенькнула и, распрямляясь, змеей прошипела по снегу.

Начальник участка прижал конец ленты к мерзлой каменной тверди, приказал Дмитрию:

— Возьми другой конец, натяни.

Тот отыскал пружинисто ускользающую ручку, отошел к середине реки.

— Та-ак, начнем, — наклонился Павловский над лентой. Но сколько он ни вглядывался, не увидел ни одного деления. Рассвет еще не охватил небо, было слишком темно, чтобы делать отсчеты. Однако время терять не хотелось. Он знал расстояние между зарубками на рейках, прикинул, — для начала можно использовать и эту возможность. Пробросил рейку от опоры один раз, второй и остановился.

— Тут, — указал он себе под ноги.

Федор Васильевич и Петр начали отбрасывать снег. Думали, выроют небольшой колодец до льда и начнут долбить. Но узенького колодца не получалось, снег постоянно осыпался и заваливал его. Пришлось расширять очищаемую площадь. Не сразу добрались до твердого панциря, а когда выкинули последнюю лопату сыпучей массы, удивились гладкой чистоте льда. Постояли, задумавшись о предвоенном времени, о катках на речках и озерах, о зимних каникулах.

— Начнем, чего ж теперь, — вздохнул Федор Васильевич, он первым поднял лом.

Он колол долго, без перерыва. Когда дно колодца превратилось в шуршащую массу мелкой щебенки, Петр спрыгнул со снежного вала. Выбрасывать ледовую россыпь было трудно, она соскальзывала с лопаты, приходилось руками нагребать ее снова и потом, осторожно поднимая, как драгоценность, передавать Федору Васильевичу. Зато когда хлынула вода и вся щебенка всплыла, стало значительно легче.

Тем временем Павловский и Дмитрий проложили прямую линию от опоры до опоры, обозначили ее вешками, и теперь дело оставалось за прорубями.

Рассвело. Хотя солнце еще не показалось, были уже хорошо видны меловые обрывы правого берега, нависшие над рекой напротив пристанционного поселка. Под ними пролегла железнодорожная линия, занесенная снегом, пустынная, бездействующая, оторванная от Раздельной разрушенным мостом. Когда-то по ней потоком шли поезда на юг, к Черному морю. Люди устремлялись на отдых, и возвращались этим же путем, веселые, загорелые, соскучившиеся по своим привычным делам. Выглядывая из вагонных окон, они любовались белизной обнаженного мела и ощущали прохладу реки, готовились выскочить в Раздельной на перрон на несколько минут поразмяться, купить в киоске бутылку пива. Все было… И все замерло, скованное разрухой, холодом…

Очищали снег и долбили лед по очереди. Павловский совал рейку в прорубь, всматривался в зарубки, записывал отметку. Дважды прошелся с промером, потом сверил записи и остался доволен: ошибки не допущено.

С реки возвращались не в вагон-общежитие, а в столовую. Продрогли изрядно, лишь Павловский в белом своем полушубке не страдал от мороза. В столовой быстро разделись, чтобы поскорее избавиться от холодной одежды. Долгие минуты не могли унять охватившую дрожь. Когда немного отогрелись, сели за один стол.

Позавтракали быстро. Не хотелось выпускать из рук горячие алюминиевые кружки с кипятком. Наступило время идти в бригаду, и Дмитрий все нетерпеливее ожидал встречного взгляда Тани. Нет, не смотрела она в его сторону. Видимо, опять не удастся поговорить.

Таня заметила и взгляды, и ожидание разговора. Она растерялась, спряталась за дверь, когда с улицы ввалились одновременно и Павловский, и Дмитрий. Павловский как начальник мог сразу же заговорить с ней со своей обычной легкостью. Поддерживая разговор, она выдала бы, что знакома с ним, да еще как знакома, коли ведет вольную беседу. Боялась и Дмитрия. Ему ничего не стоит при всех подойти и ляпнуть что-нибудь. Она его знает, в школе и на улице Лугового не раз случалось такое. Смелый парень. И если Дмитрий обратится к ней, то как воспримет это Павловский? Вот и пряталась Таня за дверь. Потом, когда взяла себя в руки и будто бы улеглось беспокойство, она быстро начала сновать от кухни к столу, так быстро, что если бы кто-нибудь попытался заговорить, она была бы вправе не услышать обращенные к ней слова. Не услышала, и все тут! А хотелось поговорить… И с Дмитрием обмолвиться хотя бы о пустяке, и с Павловским. Какой он видный, интересный, чистый в своем белом полушубке! Щеки раскраснелись, глаза как черные угольки. А Дмитрий как замерзший мышонок. Серый, худой. Жаль его, свой кусок хлеба отдала бы ему сейчас, если бы он был один.

Так и не дождался Дмитрий ее внимания. Он, Федор Васильевич и Петр направились к станции, а Павловский разложил бумаги на чистом столе. Сказал, что делать чертеж — профиль дна реки — лучше в тепле, чем в штабном пакгаузе или в нетопленном в отсутствие хозяев служебном вагоне. Как-то не по себе стало Дмитрию от его слов. Мерзли на продуваемой ветром реке вместе, теперь он остается в тепле, а остальным опять идти на холод. Понимал, что не прав в своих рассуждениях, потому что Павловский — начальник участка, а ты, Даргин, рядовой рабочий. Этот профиль дна должен кто-то делать, поручили Павловскому, а не Даргину, который в этом деле ничего не смыслит…

И все же неспокойно было Дмитрию по пути к станции. Павловский что?.. Был — и нет его, много всяких начальников встретится в жизни. Но Таня…

Неожиданно для Петра и Федора Васильевича Дмитрий повернул обратно.

— Догоню! — крикнул он в ответ на их недоумевающие взгляды.

Он сделает так: откроет дверь и прямо с порога попросит Татьяну одеться и выйти на минутку. А на улице объявит, что только круглые дуры могут бросаться, такими парнями, как он. Или что-нибудь другое в этом роде, но обязательно скажет. Пускай почешется, а то уж больно задрала нос. Отъелась на кухне, отогрелась… Он злился на Татьяну и в то же время хотел, чтобы она была всегда рядом с ним.

Он рывком открыл дверь, и уже готов был сказать резкие слова, и сказал бы, если бы не сама Таня…

Она сидела за одним столом с Павловским и смотрела на него. Он чертил, а она смотрела. Не на чертеж! Вот в чем дело… Как на близкого человека…

Дмитрий ничего не сказал. Он не испугался Павловского, не стушевался перед прямым, направленным точно в его глаза взором Тани. Заготовленные слова оказались ненужными. Открыл дверь, пристально посмотрел и ушел.

— Чегой-то он? — улыбнулся Павловский.

— Не знаю, — уставилась Таня растерянными глазами в мокрую отпотевшую стену. Она еще посидела, потом встала, одернула юбку. — Я на кухню. Там кое-что надо прибрать.

На кухне передвинула с места на место пустую кастрюлю, отошла в угол и уткнулась лицом в облезлые, без штукатурки кирпичи. К уходу Павловского она все же заставила себя выйти из кухни.