Виктор Попов - Один выстрел во время войны

Среди них Семен Николаевич разглядел серую шинель. Он хорошо помнил, что ни одного человека из тех, кто пришел с ним, не было в шинели. «Кто это?» Поскольку никого, кроме него, из руководителей здесь не было, то надо полагать — гонец в военной форме к нему.

Семен Николаевич обратился к женщине, работавшей рядом:

— Ваша фамилия?

Женщина повертела головой, раздвигая платок, чтобы лицу было свободнее:

— Ковалева Дарья. А что?

— Будете здесь за старшую. Я отлучусь на минуту.

— За старшую? — удивленно пропела Дарья.

Карунному было уже не до нее. Он тотчас забыл и фамилию, и ее имя, направившись к военному гонцу. Дарья оглянулась, не смеются ли над нею бабы.

— Чудно-о…

Впервые в жизни она стала начальницей. Пусть на минуту, как сказал Карунный, а все же… Неловко почувствовала себя Дарья по отношению к таким же бабам, как и она сама. В Луговом ее сосед, бригадир Михеич, всегда орал. По делу ли, по безделью, а ему все одно. За углами посмеивались над ним, придурошным, а в глаза боялись сказать, что он не очень-то высокого полета птица и гонор следовало бы поунять. Боялись потому, что знали: дурь и злость частенько уживаются друг с другом в одном человеке. Лучше уж перетерпеть, пускай поорет… В их Луговом еще кое-кто орал на нее. Что ни бугорок, бывало, то лучше не подходи. Встречались, конечно, и другие люди, но вот эти почему-то больше запомнились. Наверно, потому, что обидно бывало. Сами же, обсуждая всем миром, выбирали, например, в правление сельпо этих горлопанов, и сами же из-за них ревели потом. Нет, хоть и стала Дарья начальницей, а не будет она орать на баб, не хочет, да и не сумеет, если б даже захотела. Она вздохнула и приступила к своей работе.

Ни разу не видел Семен Николаевич своего сына Вовку в военной форме. Сейчас сердцем чувствовал: он это, он!.. Человек в шинели шел чуть-чуть кособочась (детская привычка так и осталась), правое плечо при шаге выдвигалось немного вперед. И это было только у Вовки, никто не встречался Карунному с похожей походкой.

Они бросились в объятия. Еще ничего не сказав, посмотрели друг на друга, будто попытались без слов угадать о жизни и здоровье каждого. Нет, это был не прежний Вовка. И не военная форма изменила его. В год начала войны он закончил медицинский институт. Мальчишка… Не завидовал Семен Николаевич пациентам начинающего эскулапа. Что умел этот едва оперившийся цыпленок? И вот он — военный хирург. Не те веселые беззаботные глаза, что были, далеко не те. Насмотрелись, видно, на людское горе. Взгляд Вовки тоже как бы говорил: сильно износился ты, отец, постарел, поистрепалась одежда, изменился. Война и здесь проходит, как видно, безжалостным смерчем.

— Как попал сюда? — не выпускал Карунный руку сына.

— С госпиталем… Ближе к фронту переехали. В Никольском разместились.

И голос у Вовки не тот молодой, что был всего чуть больше года назад. Сейчас это голос мужчины.

— В Никольское? — удивился Семен Николаевич. — Это недалеко… Значит, скоро будем наступать… У матери был? Я письмо недавно получил от нее.

— Заезжал, виделись часа три. Передала тебе кое-что, в вашем пакгаузе оставил.

— Какой же ты молодец… Как ты сообразил отыскать меня? Ну, пойдем. Отогреемся немного, в шинелишке-то небось пробирает?

— Я пододел свитер, мама свой отдала. А ты можешь оставить? — указал Вовка на женщин и на занесенный путь.

— Могу… Я уже назначил вместо себя человека.

Пока они пробирались по занесенному пути, женщины не работали.

— Сын приехал! — радостно отвечал Семен Николаевич на их молчаливые взгляды.

— Слава богу, — перекрестилась худая женщина в плюшевом, залатанном на локтях пальто. Она покачала головой, вспоминая что-то свое, незажившее, и заплакала.

Многие растроганно шмыгали носами.

— Счастье-то какое…

И представляли, что их сыновьям и мужьям, дай-то бог, может быть, тоже удастся свидеться на фронтовых путях-дорогах.

— Хорошо-то как отцу и сыну, — шептала Дарья и мокрой шерстяной варежкой терла глаза. Она не сказала бы, почему им хорошо, но вот идут они рядышком, отец и сын, и только этого по нынешним военным временам хватит-перехватит для счастья.

Недалеко от мостовой опоры отец и сын спустились с насыпи в пойму, а потом на разглаженную поверхность реки. Здесь бойцы и рабочие строительно-восстановительного участка волоком стаскивали бревна с берега на лед. Они уже натаскали порядочно леса, разложили его рядами, как на выставке. Но, видно, заготовленного количества было мало. На берегу желдорбатовцы подкатывали к самой бровке горбатой береговой кручи еще много бревен. Среди красноармейских серых шинелей выделялся белый полушубок Павловского. Именно он отвечал сегодня за подвоз леса к месту работы.

Он видел Карунного с Вовкой, поднимавшихся с реки, знал, что это сын, потому что у Павловского спрашивали, где найти Семена Николаевича, так как его разыскивает какой-то военный, называясь сыном. Значит, нашел…

Было радостно от их встречи и немного тоскливо. Его, Павловского, никто не ищет… Будь родной Елец поближе, то, может, тоже искали бы, проведывали бы. Он представил, что сейчас делает бабушка. Мать, конечно, на работе, она преподает в железнодорожном техникуме, а вот бабушка… Отец тоже где-нибудь кочует, как сын Семена Николаевича, тут дело ясное. А вот бабушка… От нее больше, чем от матери и отца, получал он, сколько помнит себя, сладостей, подарков и вообще внимания. Он не вспомнит ни одного своего дня, который прошел бы без ее участия. Понимал, что Елец — не ближний свет, бабушке не под силу такое путешествие в военную пору, а все же грела мысль о ее возможном посещении Раздельной. Чепуха это! Никогда не сбудется желание! Но мысль даже трезвым рассудком не остановишь…

Здесь, в Раздельной, самым близким человеком становится Таня. Он хотел, чтобы она догадалась и пришла сюда. Проведала бы. Ничего от нее не нужно, просто пришла бы, и все. Павловский даже посмотрел на дорогу от поселка к мосту. Пусто. Вечером после ужина скажет ей, как он хотел видеть ее.

Думать о ней было тепло и сладко. Она, конечно, не заменит собою внимательную и заботливую бабушку. Но он и не хотел от Тани никакой заботы. Просто чтобы она была здесь, и все… Он уже укорял себя в том, что какая-то случайная девушка начинает вытеснять из его сердца близкого, дорогого человека. Вечером обязательно скажет об этом.

Павловский заулыбался. Он представил, как растеряется Таня от его слов, не сразу поймет, что это почти что объяснение в любви. Великое дело, что его, как специалиста, освободили по броне от армии. Иначе шагал бы он сейчас в далеких краях и не встретил бы Таню.

Вся река, скованная льдом и засыпанная снегом, от одной береговой опоры до другой превратилась в людской муравейник. Взвод красноармейцев долбил лед. Проруби получались широкими, как полыньи, с темной водой, плескавшейся у отвесных краев. Один взвод готовил строительный лес. Бойцы отбирали бревна одинаковой толщины и длины, затесывали, и тогда они походили на огромные заточенные карандаши. Остальные красноармейцы и рабочие строительно-восстановительного участка забивали эти сваи.