Виктор Попов - Один выстрел во время войны

Бородулин стоял подавленный. После только что перешитой на обычный размер колеи на длинном степном перегоне, после испытанной радости от ожидания заслуженного отдыха, он почувствовал, что конца изнурительной работе не будет. Плечи его опустились, руки обвисли. Не будь рядом Карунного, он бы отошел в сторону, спустился к подошве насыпи, бросился бы на землю лицом вниз. Будь что будет, а пока — спать, хотя солнце еще стояло высоко. Нужен был отдых не только мышцам, но и голове, нервам, всем чувствам, уставшим от однообразного, подчас тупого труда.

Он повернулся спиной к Карунному, перешагнул через переломленный рельс. Никуда не денешься, прежде всего ему, бригадиру, заниматься исковерканным перегоном. Не будь этого перегона, нашелся бы другой объект. Сколько таких объектов!.. Война — вот какое объяснение. Но слишком резким был переход от законченного дела к новому, более тяжкому и трудоемкому. Не успел передохнуть, освободить место в душе для новой нагрузки.

— Ты чего же, бригадир, не смотришь? — окликнул Карунный.

— Хватит… — буркнул Бородулин.

Карунный пристально посмотрел на него.

— Работу начнем утром. Бригаде явиться на станцию Терновую, туда доставили небольшой запас шпал и рельсов…

— А работать здесь? — спросил Бородулин так, словно обиделся, — дескать, его не понимают и не хотят понять.

— Да, здесь.

— Чем возить?

Карунного словно уличили во лжи. На глаза ему попались молодые рабочие — Ковалев и Даргин, внимательно ожидавшие ответа. Он глядел на них и не мог говорить неправду.

— Пока не знаю, как и чем возить. Могу точнее пояснить: не на чем. Ни паровозов, ни дрезины, ни вагонов пока нет. А работу все равно начнем.

— Ясно, — вздохнул Бородулин. — Людей мало, а без людей много ль наработаем? Я уж не говорю о технике.

— Знаю, все знаю. В Раздельную послали за людьми. И насчет механизмов позаботились. Но пока то да се, мы не можем сидеть сложа руки.

— Это понятно…

— Военных ожидаем, желдорбат. Нам одним не справиться.

— Куда уж тут.

— Вот и все. Отдыхайте до утра. Я буду в Терновой, встречу вас.

Карунному словно передалось настроение Бородулина. Насупленный, будто недовольный своим объяснением завтрашнего дня, он обошел Петра и Дмитрия и сбоку колеи зашагал к Хуторку, а там и к Терновой.

Рабочие возвращались к вагонам медленно, молчаливой группой. В самой низине остановились, не сговариваясь, разделись и выкупались в желтой от гниющего прошлогоднего лещуга воде. Стало бодрее, даже настроение улучшилось.

В вагоне-общежитии было сумрачно. Когда глаза привыкли к темноте, Алевтина заметила человека, лежавшего на постели в углу.

— Кто тут? — еле слышно спросонья проговорил он.

— Господи-и… — прошептала Алевтина.

Она подбежала к кровати, увидела, он это, Никита, стиснула его голову, прижала к себе… и чуть не задохнулась от возникшей тревоги.

— Ты че?.. Хвораешь?.. Чего молчишь? Хвораешь, что ль?.. — теребила она мужа за плечи.

Никита поднялся, недоуменно уставился на жену.

— Откуда-а ты-ы взялась?

— Видал что?! Думала, обрадуется, а он — откуда взялась… С неба свалилась! Ты весь горячий… Что с тобой?

— Да ничего… Почему ты оказалась тут?..

Даже в вагонных сумерках было видно, как заблестели глаза Никиты. Она погладила его по волосам, расстегнула пуговицы рубашки, чтобы ему дышалось легче.

— А где люди? — окинула взглядом Алевтина длинный ряд постелей.

— На работе, где им кроме быть.

— А ты?

Никита болезненно улыбнулся.

— Дежурить оставили, а я вот уснул.

— Захворал, что ль?

— Нет… Просто слабость…

— Значит, захворал. Вылечу! Вот почему тебя оставили дежурить… Здорового мужика не оставят… Вылечу, Никита, вместе мы не пропадем.

Она села рядом с Никитой, придирчиво осмотрела постель, одежду. Казенное, что ни тряпка, то черное клеймо на самом видном месте.

— Ну, как ты жила? Как в Раздельной?

— Нашел о чем спрашивать… На большой палец у меня, с присыпочкой!

— Проведать? Иль… останешься?

— Никита… Недоволен?

— Перестань, я рад…

— Ну вот, рад, а такое спрашиваешь… Никуда от тебя не поеду! Не затем добиралась, чтоб разгуливать… Только с тобой!..

— Это хорошо… Работу подберем…

— Не успела приехать, а он уж хомут прилаживает… Вот как обрадовался! Никакой работы не надо, понял? До тех пор не буду устраиваться, пока не вылечу тебя, понял?

— Доктор есть, недавно приходил…

— Знаем мы ваших докторов!

В суете встречи, в разговорах Алевтина забыла о Татьяне. Вспомнила, когда начала кормить мужа.

Она раскрыла дверь, выглянула из вагона.

Таня сидела в жестком бурьяне; плечи опущены, голова склонена, рука выводила что-то на земле сухой соломинкой. Жалость охватила Алевтину. «Да что ж я такая безбожница!»

— Танька! Чего сидишь?

Та подняла голову, она не обрадовалась приглашению. Если б не позвали в вагон, то так и сидела бы, пока не уснула.

Встала, медленно поднялась в вагон.

— Здравствуйте…

Никита глянул на нее и вроде бы приветливо покачал головой.

— Здравствуй, здравствуй, — сказал равнодушно, словно только вчера виделся с гостьей.

Алевтина осталась довольна такой встречей.

— Где ее мужики? — требовательно спросила у мужа.

— На работе, — ответил вяло он.

— Слышала? Жди своих мужиков.

— Хорошо, — робко согласилась Таня.

Она выбрала длинную лавку недалеко от двери, села на нее, положив сумку на колени.

— Ты что, на вокзале, что ль? — жестко проговорила Алевтина.

Таня вздохнула. Что же случилось, в чем провинилась? Она даже не смотрела на недавнюю спутницу. Если б посмотрела, то сгорела бы от стыда: понимает неприязнь Алевтины, еще как понимает, надо или отвечать такой же грубостью, или как-то иначе; а если не отвечать, то лучше делать вид, что ничего не происходит. Не умела Таня «делать вид», не знала, чем ответить.

Наклонила голову, всхлипнула. Даже не заметила, как это получилось.

— Ну, вот еще… — растерялась Алевтина.

Она не ожидала такого оборота; подумаешь, не то слово сказала. И все же чувствовала: надо по-хорошему поговорить с Таней, чтобы поняла она, — нет зла у Алевтины, неприглядные слова ее — бабья чушь, от усталости они, из-за тревожных мыслей и вообще из-за нынешних нескладных дней. Решила: поговорю сейчас же. Повернулась к ней и не смогла: душа замерла.

В открытую дверь бил поток ярких лучей. Таня сидела против света, но солнце почему-то не слепило ее. В глазах обида и тоскливая неопределенность, терпеливое ожидание и спокойная уверенность, безразличие ко всему окружающему и глубокое, в самой душе, раздумье…

«Каким, оказывается, красивым бывает человек!» — молча смотрела на девушку Алевтина.