Владимир Разумневич - Чапаята

Смекнул Илья: в избе-то кто живет? Приезжий рабочий Александр Орлов, высланный из Москвы за то, что большевик. Илья ранее видел его раза три. Лобастый парень, горбоносый и смуглолицый. Сказывали, дома он лишь изредка бывает. Все время в бегах, в людской круговерти, словно волчок. По-уличному его так и звали — Сашка-волчок.

Вспомнил Илья все это и сразу сообразил, почему Орлов свою книгу выкинул. Не захотел, видно, чтобы она на глаза полицейскому попалась.

Догадка оказалась верной. Полицейский действительно что-то искал в избе, все углы обшарил, — с улицы было видно. Даже на чердак забирался. Чуть с лестницы не плюхнулся.

Потом вывел Орлова из избы, толкнул в телегу и, не мешкая, погнал лошадей обратно в сторону города Николаевска.

А Илья тотчас же забрался в палисадник, поднял брошенную книгу и сунул за пазуху.

Целую неделю читал он ее на сеновале. Боялся, как бы не заметили родители. Хотя читать, писать они не умели, но мало ли что…

В книге многие слова были Илье непонятны. Но главный смысл он уяснил сразу же — книга против царя, в защиту угнетенных. Такую мог написать лишь смелый человек, бесстрашный революционер.

Илья аккуратно завернул книгу в тряпицу и запрятал глубоко-глубоко в темном углу сеновала.

Несколько дней не вынимал сверток. Ждал, когда Сашка-волчок вновь объявится в селе.

Но тот так и не возвратился из Николаевска. Слухи ходили, что его сослали на каторгу в Сибирь.

Орловскую книгу Илья берег долго. Прятал в подвале и на чердаке, под кроватью и в амбаре, в других затаенных местах. Доставал, перечитывал заново.

Подоспел срок Илье идти в армию. Покидая село, он прихватил с собой из дома две дорогих ему вещи — звонкострунную балалайку и бунтарскую книгу, вынутую из тайника.

Служить Топоркова направили в волжский город Покровск. В военно-учебной команде, куда Илья был зачислен, очень скоро сошелся с однополчанами. Помогла балалайка. После ужина собрались солдаты покурить во дворе казармы. Некурящий Илья сел на скамейку и от нечего делать стал играть на балалайке и петь.

Мимо проходил долговязый штабс-капитан Доброхотов. Остановился. Прислушался. Потом ближе подошел и говорит:

— У тебя, Топорков, явный музыкальный талант и голос красивый. Будешь в строю запевалой.

С той поры, когда рота по городу маршировала или с учений к себе в казарму возвращалась, Илья неизменно запевал какую-нибудь боевую, строевую песню. Солдаты хором подхватывали.

Но однажды средь ночи штабс-капитан Доброхотов решил проверить, как солдаты-караульные службу несут. Приходит в казарму и слышит — за дверью хор поет.

Среди других голосов выделяется звонкий топорковский голос.

Мелодия песни показалась штабс-капитану знакомой. Где-то уже слышал ее. А где — Доброхотов вспомнить не мог.

Вдруг из комнаты отчетливо донеслось:

Доброхотова осенило: да это же рабочая песня! Ее пели революционеры, когда он, штабс-капитан, с конным отрядом разгонял однажды на улице майскую демонстрацию!

Разъяренный Доброхотов влетел в комнату.

Песня разом смолкла.

Штабс-капитан кулаки сжал. Глаза злобой сверкнули. Гневно набросился на Топоркова:

— Кто дозволил… Как посмел… Да я тебя…

Солдаты-хористы перед Доброхотовым встали. Плечом к плечу. Загородили Топоркова от штабс-капитана, сказали сурово:

— Только троньте Илью Васильевича — несдобровать и вам!

Побледневший штабс-капитан к двери попятился. Только его и видели!

Конечно, после такого случая в солдатских душах тревога жила — а вдруг Доброхотов на Топоркова полковнику донесет? Тогда каюк ему. Арестуют.

Но вскоре до Покровска весть долетела: царь в Петрограде больше уже не царь — свергли!

Взбудоражились люди в полку, воспряли духом, смелее себя почувствовали.

Когда на вечерней поверке полковник потребовал от солдат, стоящих в строю, спеть «Боже, царя храни» — так прежде поступали каждодневно, — неожиданно раздался пронзительный свист.

Никто не захотел петь хвалу царю-батюшке.

Илья Топорков шагнул вперед, встал перед полковником и гневно бросил ему в лицо:

«Был царь, да поминай как звали! У революции иные песни…» — И во весь голос запел:

Когда дедушка закончил свой сказ про Илью Васильевича Топоркова, я не выдержал и похвастался:

— А мы в детском садике в первомайский праздник тоже пели «Смело, товарищи, в ногу…». Воспитательница запевала, а мы подпевали всем хором. Потом сами себе в ладоши хлопали.

— Так, глядишь, со временем и запевалой станешь, — весело глянул на меня дедушка. — Хорошо с песней! Песня сближает людей, ведет за собой.

— Песня не воспитательница, — возразил я. — Она не может вести.

— Не скажи, внучек, — ответил дедушка. — Настоящая песня и зовет, и ведет, и сплачивает идущих. У Ильи Топоркова с Чапаевым дружба, знаешь, с чего началась? С песни! Еще до Октябрьской революции подружились они, вскоре после того, как власть в стране перешла к Временному правительству.

В то время Илья Васильевич, как я тебе уже говорил, служил в Покровском военном гарнизоне. А неподалеку от него — стоило лишь перейти на другой берег Волги, — в Саратове, находился Чапаев. Он был тогда в звании фельдфебеля и командовал пехотной ротой.

А направлен он был в Саратовский гарнизон вовсе не командовать. Раненого героя русско-германской войны, получившего за свои подвиги четыре высших солдатских награды, привезли в Поволжье на лечение.

Однако лежать в госпитале он не захотел. Потребовал перевести его в солдатскую казарму.

Жизнь в казарме, надо сказать, бурлила тогда, что море во время шторма. Чапаев очутился в самом центре этой заварухи. И действовал он, надо сказать, по-боевому: под конвоем отправил в тюрьму командира царского полка и освободил из-под стражи политических заключенных.

Кончилась власть белых офицеров. Командовать полком взялись сами солдаты.

Прибывали и прибывали с фронта воинские эшелоны. В казарме стало невыносимо тесно. Чапаевскую роту переселили в пустующее здание городского театра. Василий Иванович занял маленькую гримерную комнатку наверху. Остальные облюбовали широкий театральный балкон. Сколотили себе из досок нары и стали здесь ночевать.

Кресла и стулья из зрительного зала были убраны все до единого. Чапаев проводил здесь военные учения. Выходил, как заправский артист, на сцену и громко отдавал боевые команды. Солдаты маршировали вдоль стен и пыряли тряпичное чучело в центре зала.