Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

Нежный с удивлением посмотрел на Поликарпова, тот, в свою очередь, на Фадеичева.

— Все в твоих руках, Поликарпов, — повторил секретарь. — Несколько часов назад на заседании бюро мы договорились с Иваном Исаевичем. Трест освобождает Похвистнева с поста директора совхоза в связи с переводом на другую работу. На должность директора рекомендовали тебя, Геннадий Ильич. С обкомом партии я согласовал перестановку. Надеюсь, что этот приказ о переводе нам не придется ни отменять, ни изменять. Прими мои поздравления и все такое.

Поликарпов растерялся. Щеки его загорелись. Он стоял и не знал, куда девать руки, неловко переступал с ноги на ногу. Такая, понимаете ли, неожиданность.

— Мне еще нет и тридцати, Павел Николаевич. И стажу девять лет. Рано еще, так я думаю… — Говорил он неуверенно, доводы не нравились ему самому. А что еще мог сказать?..

— Возраст зрелого мужа! — Фадеичев парировал сразу, обращаясь не столько к Поликарпову, сколько к Нежному. — В такие-то годы!.. И академики есть моложе тебя. И полководцы! А насчет опыта тут и говорить нечего. И опыт работы, и опыт борьбы. Год с Похвистневым я за два посчитаю для тебя. Главный, думаю, согласится со мной. Очень, как я теперь понимаю, трудной борьбы. Мы эту трудность убираем. Путь, как говорится, открыт, зеленый свет. А в райкоме ты всегда получишь необходимую поддержку. Что еще?

Поликарпов молчал.

— Очень рад за тебя, Гена, — с чувством сказал районный агроном, — ты сделал то, чего не смог сделать я.

— Ну, не будем задерживать делового хозяйственника, — шутливо сказал Фадеичев. — Завтра едем в обком. Спокойной ночи. Олег Иванович подбросит тебя домой.

— Не просто делового, — сказал Нежный. — Разумного хозяйственника.

— Поправка верная. Разумного. Огромная разница! Тот был просто деловой, и вот… Сорвался.

В машине агрономы почти не разговаривали, только изредка переглядывались и пожимали плечами. Все так неожиданно, так быстро…

— Теперь я понял, зачем пригласили на бюро Ивана Исаича, — сказал Нежный. — Согласование на месте. Представляю, как ты жену огорошишь. У нее нервы крепкие? Ну, тогда не страшно. Будь здоров, расти большой.

Было уже поздно, окна в домах чернели, люди спали. Геннадий Ильич тихо постучал в свою квартиру.

— Ты? — послышалось за дверью.

Щелкнул замок, дверь открылась, обеспокоенный взгляд жены скользнул по лицу. Гена выглядел спокойным. Она тихо спросила:

— Что долго?

Поликарпов только рукой махнул.

— Ты-то почему не спишь?

— Готовлюсь. Выполняю указания «этого»…

На полу лежали связанные пачки книг. Два ящика, видно уже набитых, стояли один подле другого, прикрытые фанерой. Штор на окнах не было, комната выглядела без них обиженно — голо и неуютно. Квартира…

— Какие еще указания? — он не понял.

— Вчера днем, когда ты спал, заходил комендант. Он соблаговолил заметить, что пора вытряхиваться из квартиры, которая нам уже не положена.

Поликарпов устало опустился на стул.

— У тебя новые неприятности?.. — Тоня стояла над ним. — Что еще случилось?

— Случилось… Развязывай узлы. Остаемся. Надолго и прочно. Можешь мне поверить.

— Кем же ты остаешься, мой милый? Бригадиром? Мелиоратором? Работягой?

— Директором, Тоня.

— Шутить изволишь? — Но по выражению его лица, по напряженности сказанного Тоня уже поняла, что не шутит. Она села на ящик, тонкая фанера с противным скрипом разорвалась под ней. Поликарпов вскочил и, смеясь и хмурясь, помог ей подняться. Тоня все еще смотрела на него недоверчиво, даже тревожно. — Повтори, — сказала она.

— Я только что из райкома. Твой муж, Поликарпов Г. И., назначен директором Долинского совхоза. Слова Фадеичева сказаны в присутствии Олега Ивановича Нежного.

— Тебя? Вместо «этого»? — как-то очень страстно, с верой в правоту мира сказала она. — И ты согласился?

— Не без раздумий, хотя другого пути у меня не было. Да и сам… В общем, Фадеичев напутствовал, обещал поддержку. — Он засмеялся. — Вот у меня работенки теперь, а?..

— Мой муж на месте «этого»! — Она погладила его лицо, плечи и вдруг повисла на нем, уцепившись за шею. И засмеялась, очень счастливая. — Меня примешь на работу? Ну, хоть на малюсенькую какую, чтобы могла помочь! Прими, пожалуйста. И не задирай нос, Геннадий Ильич.

Смеясь, радуясь, тревожась, понимая друг друга с полуслова, с одного взгляда, они в считанные минуты соорудили поздний ужин, поели, потом разобрали ящики, поставили на место книги, и квартира вновь приобрела обжитой, более или менее уютный вид. Свет в окнах агронома погас очень поздно.

Отчаянное беспокойство испортило остаток дня Василию Дмитриевичу Похвистневу. Все время — и в райкоме, и когда так невежливо выскочил — в голове вертелось это проклятое слово, сказанное управляющим треста.

Как ни верти, оно означало отставку. Ведь и Фадеичев, когда говорил об ошибках, думал о его отставке. Значит, они решили еще до начала бюро.

В причинности этого следовало разобраться.

Не сразу же Фадеичев пришел к такому решению, тем более что Похвистнев все последние годы был с секретарем не то чтобы дружен, но по-товарищески близок. Особых замечаний не имел. Критика его обходила. К слову директора всегда прислушивались.

Похвистнев реально смотрел на мир и на людей, признавал диалектику и перемены. Он не мог поверить, что неприятности подстроены Поликарповым или этим мягкотелым Нежным. Никакие серьезные дела нельзя подстроить. Перемены зреют заранее, они являются итогом нарастающих противоречий. Каких противоречий?

Василий Дмитриевич не хотел признать, что в его работе, случались ошибки, которые нельзя прощать по сроку давности. Он был очень требователен, да. В своей жесткой требовательности нередко заставлял людей отказываться от личных взглядов и навязывал им свои взгляды, считая их единственно правильными. Его не любили, его боялись. Ну и что? Результат все оправдывал, сбор зерна увеличивался, продукции совхоз давал больше. Он был исполнителен, как солдат. Сказано — сделано. А что в этом плохого? Когда ему говорили — нет, постоянно твердили! — о необходимости роста продукции, принимал это как должное и уже не задумывался, какими средствами можно достигнуть цели.. Урожай не устраивал его, рост был медленным. Значит, надо увеличить площадь. За счет трав, лугов, поймы, дорог, леса. Говорили, что это опасно, страдают ландшафты. Он отмахивался, потому что не хотел «ходить в отстающих» или в середняках. Он видел приметы нарастающего плохого — овраги, смывы, белеющие пашни. А у кого всего этого нет? Вот тут он и столкнулся с Поликарповым, но не послушался агронома. Он решил сломать его и почти добился этого. Он шел только прямо, очень прямо. Деловой человек не может иначе жить. Только по-своему! Думать, что останется после тебя, — отвлекающие эмоции. Они мешают.