Владимир Степаненко - Дежурный по звездам

Из «стариков» в полку остались два летчика: майор Богомолов и лейтенант Виктор Родин. Без особой радости встретил своего знакомого Луговой. Не мог побороть в себе неприязнь, боясь, что помимо воли спросит в упор: честным ли путем ты остался жив?

— Не уберегли ребят, — сказал он со вздохом в одном разговоре Родину.

— Разве они одни погибли? — задумчиво ответил тот и защелкал пальцами, не пропуская ни один сустав. — Все летчики новые. И тебя давно похоронили. Только командир полка и верил, что ты найдешься.

У Лугового просилось с языка узнать, надеялся ли на его возвращение сам Родин, но он промолчал.

— Видишь, живой. В воде не утонул, в огне не сгорел! — Он отвел глаза, выжидающе смотрел на Родина, думая, что тот заговорит о Вале. В другое время Николай сам расспросил бы обо всем, но сейчас он не мог ни о ком думать, кроме своей Маришки. Может быть, именно поэтому он и избегал встречи со своим механиком, который невольно будил много воспоминаний.

— Я один, — неожиданно признался Родин и отвел глаза в сторону. — Валя сейчас в другом БАО.

— Почему?

— Она боялась за меня, ей было легче, когда я не на глазах.

Николай резко повернулся и направился к землянке, где жили летчики третьей эскадрильи.

Полковник Сидоренко забывал о времени. Возил молодых летчиков на спарке, подымался в зону, проводил учебные бои. За последнее время он еще больше осунулся, гимнастерка не высыхала от пота, и на острых лопатках белыми разводами сверкала выпаренная соль. Большие глаза едва умещались на исхудавшем лице.

Луговой целые дни проводил на аэродроме, с пристрастием присматривался к молодым летчикам, с тревогой думал о своем первом полете. Однажды в конце летного дня все летчики собрались перед землянкой. Дожидались обеда.

— Лейтенантики, обедать! — звонко выкрикнула молодая, пухленькая официантка, размахивая поварешкой.

Лугового как током дернуло. Он вздрогнул и отвернулся — не мог смотреть на официантку, которая заменила Маришку. Белая наколка в ее волосах до боли напоминала ему любимую. Тоска с новой силой навалилась на Лугового. Он не стал обедать, а вечером, когда все летчики собрались идти на фабрику к ткачихам, сел к столу и равнодушно открыл потрепанный том «Войны и мира».

Роман возвращал к далекой и трудной поре. Описание захватило. Он как будто сам шагал по осенним дорогам с отступающей русской армией. Сейчас особенно близко было то время. История повторялась. Те же самые старинные русские города… И как когда-то вынуждены были отступить французы, так же отступают теперь фашисты. Перелом в Великой Отечественной войне произошел. Победа под Москвой. Разгром гитлеровцев под Сталинградом. Впереди еще много тяжелых боев.

В землянку вошел майор Богомолов. Широкий планшет с картой, как деревянная лопата, хлопал по голенищу сапога.

— Книгу читаешь? — сказал командир эскадрильи недовольно, обращаясь к Луговому. — Закрывай роман, дочитаешь в другой раз. Директор фабрики пригласила всех на вечер. Обещала организовать танцы.

Как Луговой ни сопротивлялся, Богомолов утащил его с собой.

На берегу реки, почти у самой воды, стояли два трехэтажных здания, с заснеженными крышами, похожие друг на друга, как близнецы-братья. Из затемненных окон цехов сквозь маскировку кое-где пробивались полоски света, высвечивая во дворе высокие сугробы и темные дорожки. Фабрика работала. Ткацкие станки гулко сотрясали старые стены из красного кирпича.

Летчиков ждали. Ткачихи, усталые, но веселые, улыбаясь, смотрели на гостей. От них приятно пахло дешевыми духами, возвращая памятью к той далекой довоенной жизни, в которой у каждого бойца осталось все самое близкое. Каждый надеялся после войны снова увидеться с родными, ждал этой минуты всем сердцем.

«А Маришки уже никогда не будет среди этих женщин». Эта мысль больно кольнула Лугового.

Чтобы отвлечься, Николай стал внимательно следить за всем происходящим.

— От фронтовиков выступит командир полка полковник Сидоренко, — объявила директор фабрики — молодая, стройная женщина. Несколько секунд она задумчиво оглядывала зал, словно ища кого-то. Затем приветливо кивнула полковнику, приглашая говорить.

— Дорогие женщины-труженицы. — Сидоренко откашлялся. — Я вам низко кланяюсь за ваш героический труд, за помощь фронту. Учеба кончилась, скоро мы улетаем на фронт. За нашим полком сорок сбитых фашистских самолетов. Обещаем увеличить этот счет. Здесь присутствует летчик Луговой. Он таранил фашистский истребитель, горел и чудом остался жив!

Луговой заметил на себе любопытные взгляды молодых летчиков полка и не знал, куда деться от смущения.

Сидоренко закончил свое выступление и вместе с директором фабрики сошел со сцены по скрипучей лестнице. Ткачихи торопливо принялись растаскивать стулья, освобождая площадку для танцев. Летчики, перебрасываясь шутками, бросились помогать девушкам. На сцену вышли музыканты.

— Вальс, — объявила директор фабрики. — Мужчины приглашают дам!

Луговой танцевать не собирался. Если бы была здесь Маришка, они бы танцевали всем на зависть. Его Маришка была легкая, почти невесомая — как пушинка. Он вспомнил, как танцевал с ней вальс… Не в силах больше ни о чем думать, он почти выбежал из зала. На улице морозило. Снег скрипел. На льдистой корке ярко отсвечивались звезды. После помещения дышалось удивительно легко. Весть о том, что полк скоро вылетает на фронт, обрадовала Николая. Снова боевые дежурства на полевых аэродромах, нетерпеливое ожидание сигнала ракеты на вылет, воздушные бои. Вот когда он по-настоящему сможет рассчитаться с фашистами за гибель своей любимой. Пощады от него врагу не ждать. Это точно…

Сзади послышались чьи-то шаги. Накинув на плечи пальто, из клуба вышла Руфина Григорьевна, директор фабрики. Николай сразу узнал ее. Поравнявшись с ним, тихо и как-то виновато спросила:

— Гуляете?

Здесь, на улице, перед Николаем стояла простая женщина, видимо одинокая, каких в войну было очень много. Там, на трибуне, она казалась слишком официальной, недоступной.

— Хочу подышать свежим воздухом, — ответил Николай.

— Надо было потанцевать — нашим женщинам это так редко сейчас выпадает.

— Вы правы!

— Может быть, вы проводите меня? — в голосе Руфины Григорьевны звучала тоска.

— Конечно, — поспешно согласился Луговой. Он шел рядом и не знал, о чем говорить.

— Полковник сказал, что вы таранили фашистский истребитель?

— Пришлось.

— Не боялись?

— В тот момент об этом не думаешь — некогда!

— Мы пришли, — просто сказала Руфина Григорьевна. — Будем пить чай. Только морковный. Уж извините. Другого нет. Есть еще черные сухари! — оживленно добавила она.