Владимир Степаненко - Дежурный по звездам

— Наталья Николаевна… На-та-ша!.. — шепотом позвал он, словно она была рядом.

Может быть, она замужем? Нет, нет, она не замужем! Конечно, не замужем. Одна. Он, Кузовлев, обязательно найдет ее!..

И вдруг ему стало стыдно. Разве не таскался он с Захарушкиным на курортные танцульки, не говорил комплименты первым попавшимся девчонкам, подражая бывалому приятелю, девизом которого было брать от жизни все, что можно? И разве не он бродил по ночам с той белокурой, в сарафанчике-разлетайчике, студенткой?! Не он «заливал баки» про свое одиночество, хотя одиноким никогда себя не чувствовал? Не он целовал ее с волнением в крови, понимая, что поступает нехорошо, но и утешался тем, что так делают все? Расставался с этой студенткой всегда с огромным облегчением. И встреч не искал. Она то и дело сама попадалась ему на пути. Может быть, искала легкого знакомства, а может быть, просто так, от нечего делать часами бродила по пляжу?

«Мог бы я рассказать о ней Наталье Николаевне?» — честно спросил себя Кузовлев. И тут же понял, что должен рассказать, чего бы это ему ни стоило и чем бы ни кончился этот разговор. Иначе бы вышло, что он подлец: обманул дорогого ему человека.

Однообразно постукивали колеса, в соседних купе по-прежнему слышались голоса, смех, кто-то то и дело проходил по коридору вагона, внизу на столике побрякивал носиком чайник о край кружки сержанта Сироткина, а лейтенант Кузовлев лежал, закрыв глаза, и чувствовал себя — пожалуй, впервые в жизни! — по-настоящему одиноким и несчастным. И так непривычно было это чувство для его молодости, что он постарался отогнать от себя неприятные мысли. «Все образуется, главное, что у меня есть Наташа», — с этой мыслью он и заснул.

Вечером сержант Сироткин разбудил Кузовлева. Они подъезжали к большой станции, где им предстояло пересесть с пассажирского на скорый поезд. Лейтенант поспешно умылся, причесал волосы. За темным окном замелькали огоньки домов.

— Переезд! — радостно сказал Сироткин. — От него до нашей деревни Защигорье три километра! Точно, товарищ лейтенант! Меряно-перемеряно! — Васильковые глаза Сироткина засветились как-то по-особому.

…В деревянном здании станции стояла сырая теплынь, гудели голоса. Возле круглых окошечек билетных касс толпились люди, одетые по-зимнему. Видно, весна сюда еще не добралась.

Сироткин, отправившийся узнать о прибытии нужного поезда, вернулся возбужденный.

— Только в десять утра пойдет! — сообщил он.

— Чему ж вы радуетесь? — спокойно спросил Кузовлев. — До утра придется в этой дыре сидеть. — Он с неудовольствием оглядел тесноватый зал с деревянными скамьями, сплошь занятыми пассажирами.

— Товарищ лейтенант! — раздался неуверенный, просительный голос Сироткина. — А, товарищ лейтенант!

— Ну, чего вам?

Сержант переступал с ноги на ногу, весь вид его был робко-просительный.

— Товарищ лейтенант, так ведь моя деревня рядом. Я ж говорил! Всего три километра.

— Ну?

— Мать там, отец…

Кузовлев сообразил наконец, к чему клонит сержант, и строго сказал:

— Отпуск в армии дают только за отличную службу. Это вам должно быть хорошо известно, товарищ сержант.

— Так разве я про отпуск? — Рыжие брови Сироткина вскинулись вверх в искреннем изумлении. — Просто по случаю… Рядом же! Я ж не один, мы с вами вместе пойдем. Отдохнем! Всего три километра! Правда, товарищ лейтенант!

Перспектива всю ночь просидеть в шумном сыром зале Кузовлева не радовала. Да благо бы еще где сидеть! Тут и стоять-то негде. Но он не хотел поддаваться соблазну.

— Ничего, Сироткин, как-нибудь перебьемся, — сказал Кузовлев. — Ничего.

Сержант покраснел. Большие руки его перебирали сыромятный ремень. Голова поникла.

— Товарищ лейтенант! — Голос Сироткина звучал глухо. — Больная у меня мать-то! А отец старый. Две войны воевал. В Отечественную гвардейцем был. Пять орденов у него. Он до Берлина дошел, товарищ лейтенант!

— Так уж и до Берлина, — неуверенно усмехнулся Кузовлев.

— Честное слово, товарищ лейтенант! — Сироткин посмотрел на лейтенанта своими ясными васильковыми глазами. — И на рейхстаге расписался! Там тесаком так и вырублено: Сироткин Иван Данилович! Да вы увидите отца сами, и ордена его увидите!

— Чтоб увидеть — идти надо.

— Товарищ лейтенант, так всего три километра. А, товарищ лейтенант? Главное, мать больна. А, товарищ лейтенант?

Кузовлев сдался. Почему он должен изображать непреклонного и сурового офицера, когда ему хочется сделать приятное этому рыжему ясноглазому сержанту? Да и время есть. Поезд все равно где ждать.

— А вы точно узнали, что поезд в десять утра? — спросил Кузовлев, и ему даже неловко стало от того, как засияло веснушчатое лицо сержанта.

— Точно! Хотите, я еще сбегаю! — Сироткин было рванулся с места.

— Отставить! — сказал Кузовлев. — Но учтите, Сироткин: чтобы ни-ни.

— Товарищ лейтенант! — Сироткин прижал к сердцу громадный красный кулак. — Большое спасибо. Да я, товарищ лейтенант… Я хорошей службой отплачу.

— Ладно. Ищи камеру хранения! — махнул рукой Кузовлев.

Пока у них принимали вещи, пока выписывали квитанции, лейтенант Кузовлев видел, как нетерпеливо ожидал окончания всех этих процедур Сироткин, то и дело переступавший с ноги на ногу. Кузовлеву смешно было на него смотреть и радостно сознавать, что не отказал подчиненному в просьбе.

Минут через десять оба они, лейтенант Кузовлев и сержант Сироткин, шли быстрым шагом по тронутой заморозком тропинке в темную даль, где стояла неведомая Кузовлеву и такая дорогая Сироткину вологодская деревенька Защигорье.

В начале мая гвардейская истребительная эскадрилья в последний раз назначила летчиков в дежурное звено. Гвардейцы улетали на Восток в срочном порядке. Новая их перебазировка была в плане боевой подготовки. В штабе полка встретились командиры двух подразделений — уходящего и заступающего, чтобы заполнить необходимые документы и подготовить приказ.

Командиры сменяющихся авиационных подразделений — товарищи Иванов и Здатченко, — сидя друг против друга в тесной комнате штаба гвардейцев, просматривали последние документы.

Перед командирами стоял начальник штаба гвардейцев — майор с черными вьющимися волосами — и держал раскрытую папку с бумагами. Время от времени он протягивал очередной документ и терпеливо ждал, пока Иванов и Здатченко прочитают бумаги и поставят под ними свои подписи. На широком обветренном лице начальника штаба, в его черных глазах внимание и терпеливая готовность дать любые разъяснения. Но давать разъяснения не пришлось. Здатченко — широкоплечий, приземистый, разговаривающий с мягким украинским акцентом, — читая бумаги, только кивал: составлены грамотно, все ясно и понятно. Если бы еще вся дальнейшая работа пошла так же гладко, как прием дел.