Владимир Степаненко - Майские ласточки

С трудом заставил себя прочитать текст на вспученном листе, потяжелевшем от наклеенных узких полосок.

«В Нижневартовске при опробовании мотора летчик Ан-2 отбил шасси».

— «Пришла беда, отворяй ворота!» — тихо сказал Очередько и в который раз подумал о добром времени, когда командовал эскадрильей: двенадцать летчиков в бою были его бойцами, а в жизни надежными товарищами и друзьями. И самым верным из всех них — его ведомый Шалфей!

Комиссия еще не представила акт расследования аварии в Харасавэе, но он знал все до мельчайших подробностей от своих инспекторов. Олег Белов сел в тундре среди болот, спасая заблудившегося парня с буровой. Нарушил инструкцию по производству полетов, но поступок говорил о храбрости летчика и его душевной доброте.

Иван Тихонович все мог бы простить командиру вертолета, но только не плохую технику пилотирования: после посадки он обязан был взлететь. Он не хотел делать скидку на молодость и небольшой налет часов. Разве они с Сергеем Ромашко были седыми стариками? В свои двадцать два года они взлетали при любой погоде на истребителях, дрались и сбивали фашистских летчиков. Война не прощала ошибок ни молодым, ни старым!

И опять он вспомнил о дерзком письме мальчишки. Не забыл опалившие душу гневные строчки. Сейчас он мог бы вызвать Олега к себе в кабинет и спросить со всей строгостью, так же прямо в упор: «Кто вы, Белов? Слабак или плохой летчик? Отвечайте!» Был формальный повод снять летчика с летной работы и перевести на аэродром диспетчером или начальником отдела перевозок, отлучить от неба. Но Очередько не позволил бы себе никогда такого поступка.

Возникла и новая проблема: сообщать Насте об аварии или промолчать? К тому же неизвестно, как поступит Олег. Пока из докладов знал, летчик не захотел вернуться в Салехард в отряд, а остался ждать решения своей судьбы на Харасавэе, заявив, что будет работать такелажником. «Узнаю характер Сергея Ромашко», — подумал Иван Тихонович о своем ведомом, с которым сроднился не в один день, не в один вылет.

И Очередько понял, что больше откладывать нельзя. Он должен лететь в отряд, подняться в воздух на вертолете с Олегом Беловым, дать ему несколько провозных полетов, стать для него воспитателем и инструктором. Парень молодой, допустил ошибку, но нельзя за первую аварию сразу же выгонять.

«Десять вылетов продержался молодой летчик и натер шею воротником гимнастерки — будет летать», — убежденно говорил командир полка подполковник Варчук. У Олега Белова не десять вылетов, а куда больше. Одна авария, а не десять. Отстранение от полетов — всегда хороший урок для летчика. Олег будет летать, он, Очередько, в этом уверен.

Резко, с переливами зазвонил телефон. Сознание с запозданием вернуло его к действительности, и он непроизвольно взял трубку. «Неужели снова авария, чересчур много для одной недели!» — обеспокоенно подумал он.

— Иван Тихонович, — услышал он певучий голос секретарши.

— К вам пришел Чеботарев. Буровой мастер. Говорит, лежал с вами в больнице!

У него отлегло от сердца.

— Пусть заходит!

В кабинет спорым шагом вошел буровой мастер Чеботарев. Очередько заметил перемену: другая посадка головы, сгорбленная спина и расслабленные руки. Глаза утратили привычный блеск, потускнели. От Чеботарева попахивало водкой.

— Рад вас видеть, Николай Евдокимович! — Очередько вышел из-за стола и поздоровался с буровым мастером.

— Проходил мимо и решил зайти к вам, Иван Тихонович, — сказал Чеботарев. — Интересуюсь Харасавэем, — замолчал, похрустел пальцами. — Как-никак там моя бригада работает на Р-19. Как при новом мастере у них идут дела? Вы не знаете?

— Не в курсе дел. Собирался на Харасавэй да все не выберу времени. А сейчас надо бы побывать там, но не знаю, удастся ли скоро выбраться. Каждую неделю летают вахтовые самолеты. Если нужно, я позвоню, чтобы вас взяли на борт.

— Пока не собираюсь лететь, — хмуро сказал Чеботарев. — Просто интересуюсь. Дед предлагал работать на Харасавэе.

— Как вы себя чувствуете после больницы? — спросил Иван Тихонович, мысленно признаваясь себе, что охотнее этот вопрос задал бы геологу, который лежал вместе с ним в больнице, подумал, что надо бы побывать у него.

— Как сказать? — Чеботарев сделал страдальческое лицо, внутренне радуясь подсказке начальника управления. — Если бы не моя болезнь, поехал бы на Харасавэй. С мужиками сработался, дело свое знаю. Да вот, мучает радикулит. Бывает так схватит, что хоть на стенку лезь.

— К погоде болит?

— К погоде всегда. Дождь чувствую лучше любого барометра.

— Знаю по своим ранам. Ноги как схватит, стонать хочется.

— Значит, скоро вы не полетите? — снова поинтересовался Чеботарев. — В случае чего, поинтересуйтесь делами моей бригады. Я бы зашел к вам или позвонил с вашего разрешения как-нибудь.

— Звоните, но сейчас не представляю, когда буду там.

— Я буду звонить.

Ивану Тихоновичу показалось, что Чеботарев чем-то расстроен. Зашел не случайно, как уверял, а с прямым умыслом. И в то же время удивляло, почему он хотел узнать у него о делах своей бригады, когда на все вопросы можно получить ответ в управлении геологии, у начальника буровых работ или у инженера отдела. Чеботарев пришел выпивши, и это не понравилось. Но Очередько некогда было больше думать о буровом мастере. Чувствовал по чуткой тишине за дверью, что там собрались уже начальники отделов на пятиминутку и ждали его приглашения войти.

— Люда, приглашайте на пятиминутку! — передал он по селектору секретарше. Невольно повернулся и увидел лежащую перед ним карту погоды. Кривая температуры, огибая Салехард, устремлялась к северу, проходя рядом с Харасавэем.

«Зима идет, — подумал он. — Минус пять. Снег!»

Среди ночи раздался стук в дверь. Сначала робкий, но потом все более настойчивый и громкий.

Иван Тихонович проснулся недовольный, не понимая, почему неизвестный не воспользовался звонком. Нехотя поднялся, долго не мог надеть домашние тапочки, которые от одного только легкого прикосновения ног ускользали по хорошо натертому паркету.

— Иду, иду! — прокричал он, проходя через комнату, не посмотрел на часы и был в полном неведении, сколько на самом деле времени: ночь на улице или раннее утро.

— Телеграмма, откройте! — раздался мягкий с придыханием женский голос за дверью.

Он распахнул широко дверь и, не вглядываясь в полумрак, протянул руку, чтобы принять пакет или телеграмму.

— Надо расписаться?

— Иван, я прилетела! — сказала женщина, и голос ее вдруг перешел на шепот, видно от страшного перенапряжения и усталости.

— Настя! — он нашел холодную руку женщины, притянул ее к себе, заставляя перешагнуть порог. — Настя?