Владимир Степаненко - Майские ласточки

«Страху я натерпелась, страху!» — шептала Катька, прикладывая поочередно свободную руку к щеке, словно хотела ее остудить.

Валерка Озимок в нетопленой бане не заметил, когда переменился ветер, не видел, как в воздухе заплясали снежинки, и небо и земля сразу потонули в белом облаке. Наступила зима, и снег готовился лечь на жухлую траву, ягельник, присыпать на мочажинах маленькие березки с красными листочками и ивки.

Без стука вошел в баню Шурочка Нетяга. Отряхнул с воротника теплой геологической куртки снег и спросил:

— Лежишь, Озимок?

— Лежу.

— Ты вставай, парень. Мужики сердятся. После смены вымыться негде. Баню ты занял, как оккупант.

— Ты поосторожней, инженер! Я не фашист. Фашисты моего деда при обороне Тулы убили. А я не оккупант!

— Ты вставай, я к тебе по делу пришел, — недовольно сказал Шурочка Нетяга. — Снег на улице. А скоро и морозы ударят. Вставай, — и с этими словами инженер поднял парня. — Руки растопырь. Поможешь мне шерсть размотать. Больше некого попросить: все заняты, а кто отдыхает после смены.

Шурочка Нетяга надел на растопыренные руки парня моток белой шерсти.

— Матери небось не раз помогал?

— Мать давно умерла, — уронив голову, тихо сказал Валерка Озимок и собрался всплакнуть, жалея самого себя, свою нескладную жизнь, припомнившийся ему унизительный «суд» злого Гали Рамсумбетова.

— Я не хотел тебя расстраивать, — сказал инженер. — Ты прости меня.

Свернув бумажку, он принялся сматывать нитки в клубок.

— Вязать будете?

— Надо, я кое-кому шерстяные носки к зиме обещал, — просто сказал Шурочка Нетяга, не прерывая начатую работу, быстро вращая рукой.

Валерка Озимок чуть отстранился и одним глазом смотрел на инженера, пытался решить для себя что-то очень важное, единственное, словно с кем-то спорил, и, отговариваясь, тихо шевелил губами. Ему открылось новое в человеческих отношениях, и представления ширились, теперь он к хорошим людям вслед за Марией Ивановной из детской комнаты милиции причислял Кожевникова и Шурочку Нетягу. Не забыл он и о Катьке. Но она занимала особое место в его мыслях. Берег в памяти ее горячее тело и колючие, щекочущие поцелуи. Она удивила его дерзкой храбростью, тронула душу новым, неизведанным чувством, стала удивительно близкой и желанной, а ее имя — одно единственное на свете: «Катька, Катька, Катька!»

Владимир Морозов кружил второй час вокруг буровой вышки, сбитый с толку своими мыслями и ссорой с Гали Рамсумбетовым, протаптывая рыхлый снег до травы. Иногда он останавливался на кругу, протягивал широкую ладонь с набитыми буграми мозолей и ловил в нее падающие снежинки. Ни одна не залеживалась — тут же таяла. «Была дружба и растаяла, как снежинки, — с грустью думал он. — Но иначе я не имел права поступить. Перестал бы себя уважать! — мысль эта успокаивала, но в то же время тревожила: — Неужели между нами все кончено?»

Вспоминались врезанные в память далекие годы, как инкрустация из дорогих пород дерева. Они вместе начали учиться на курсах буровиков. Жили в общежитии голодно. Гали из деревни привозил картошку, и они подкармливались. Потом судьба свела их в одну бригаду. Вместе они открывали новые нефтеносные площади среди болот и лесов Приобья, пока не оказались в Уренгое. В одно время из помбуров стали буровиками и возглавили вахтовые смены. Не лезли целоваться, но крепко дружили. На курсах по совету преподавателя горного дела Гали завел блокнот-памятку, куда переписал встречающиеся случаи осложнения при бурении и организации работ. В блокноте нашлась страничка и для советов врача, как оказать первую медицинскую помощь и какими пользоваться лекарствами. Но скоро он начал записывать в блокнот по месяцам свой заработок. Стал проверять бухгалтерские ведомости и боялся, что его постоянно обманывали и обсчитывали, и он сам дотошно все пересчитывал. «Сошлось правильно, а хотели обмануть!» — говорил он и старательно прятал блокнот в карман.

Владимир Морозов не обращал на это внимания, думал, чудит парень, нашел себе игру. Но скоро понял, ошибся, жадность захватила Гали Рамсумбетова.

Утром в разрывах тумана они встретились перед балком. Прошел дождь, и тундра парила. Владимир Морозов шагал впереди всех после окончания смены. С каски и брезентовой куртки секущие струи смывали глинистый раствор. Гали Рамсумбетов со своими рабочими направлялся на вахту. Как всегда, при встрече буровики поздоровались.

— Сколько прошли?

— Пять метров.

— Не густо.

— Порода держит.

— Володька, забирай дохлика к себе, — сказал напористо Гали Рамсумбетов.

— Твой верховой.

— Был, да весь вышел. Кожевников прет на меня. За вора стал заступаться.

— Не вор парень. Зря ты самосуд устроил.

— И ты туда гнешь. В деревне у нас конокрадов убивали.

— Парень собирался вернуть тебе мешок. Белов в бригаде, ты его спроси, он спас Озимка.

— Одного дармоеда мало, второй нашелся.

— Ты что, чокнулся?

— Я не чокнулся. Наврут оба, а потом Кожевников разнесет забор на всех. Почему я должен бичей кормить?

— Стыдно тебя слушать!

— Значит, я дурак, а ты умный. Озимок твой — золото.

— Из парня можно сделать человека.

— Пошел ты к черту, правдолюбец! Кожевников тебя купил! — дергаясь, сказал Гали Рамсумбетов. — Кожевников!

— Не знал, что ты такая дрянь, Гали!

Буровики разошлись перед красным балком Кожевникова, и каждый повел в свою сторону цепочкой рабочих. Доски кладок разделяли их, как граница.

Владимир Морозов не мог успокоиться. Во время разговора многое открылось впервые, как будто добивалось зрения. Желаемая автомашина изуродовала душу бурильщика Рамсумбетова. А не прикрывал ли он машиной свою жадность? За это время он мог купить уже пять, десять машин. В бригаде Чеботарева зарабатывали всегда хорошо. План выполняли. Но в Уренгое Гали Рамсумбетов пошел против мастера. Уговорил его выступить вместе. Чеботарев оставил бригаду, а таких, как он, буровых мастеров поискать надо! Чеботарев и Кожевников совершенно разные. Их нельзя сравнивать между собой. Один живет одним днем, и для него смысл работы заключается в выполнении плана, а второй работает с заглядом в завтрашний день, как бережливый и рачительный хозяин.

За далью для него открыты новые горизонты! Он никогда не отступает от принятого решения.

Владимир Морозов рвал дружбу. Своим поступком он накалял обстановку и не помогал буровому мастеру, но с собой он ничего не мог поделать.

В столовой особенно чувствовалась натянутая обстановка в бригаде. Рабочие избегали садиться за один стол с Гали Рамсумбетовым. Малоразговорчивый от природы, он стал молчальником, как будто совсем разучился говорить. Появлялся в столовой позже всех, стучал алюминиевой миской, подзывая повариху. Разделавшись с борщом или рассольником, он стучал второй раз миской и требовал котлеты. Потом молча рисовал в тетрадке две палочки.