Владимир Степаненко - Где ночует зимний ветер

Рядом со мной вздыхали девчонки. Неизвестно, что расстроило их: плохая погода или другая какая причина? Но повариха и радистка в жизни уже нашли место. Придет время, и Вера станет зоотехником, а Ольга, если захочет, может пойти в Институт связи. А я кем буду? Пока недоучка. На завод не попала. Здесь не поймешь кто.

Александр Савельевич обложился аэрофотографиями и старательно их изучал. Смотрела и я глянцевые отпечатки. Белый цвет — снег на горах, вершинах и склонах; черные линии — трещины и разломы. Им нет числа. Они разбегались во все стороны, причудливо крутились, похожие на ползущих змей.

Повертела фотографии, но ничего не поняла. А геологи, часами не отрываясь от снимков, что-то находили. Разбирали каждую черточку, изгиб разлома, сосредоточенно хмурили брови.

Два Бориса устроились на одном ящике из-под тушенки. Боб Большой держал снимок и разглядывал его через лупу.

— Разломчик, — говорил он, причмокивая губами, словно сосал вкусную конфету. — Красотища!

Передал снимок своему товарищу. Боб Маленький посмотрел и от радости начал потирать руки:

— Да это всем разломчикам разломчик! Красотища!

Геологи склонились над картой. Головы их угрожающе наклонены вперед, словно надумали бодаться.

Я, улыбаясь, смотрела на них. Шевелила губами и не могла отвязаться от четверостишия: «Два барана на мосту…».

— Ты чего развеселилась? — спросила меня Вера.

— Да так!

Аверьян Гущин покосился на меня. Он нашел олений рог и старательно распиливал его, чтобы делать ручки для ножей. Перед ним — десяток кусков, но ему все мало. Интересно узнать, зачем Аверьяну столько ножей? Но мысли мои снова занял Александр Савельевич. На него я могу смотреть часами. Он нетороплив и малоразговорчив. Но я оценила особую силу его взгляда. Посмотрел — и понятно, что сказали его спокойные серые глаза: светлые — попросили, потемнели — потребовали сделать, почернели — приказывали. Он посмотрел на меня. Глаза потемнели.

Пока Вера не догадалась, я пододвинула чайник ближе к конфорке, чтобы закипел.

Александр Савельевич работал увлеченно. Если ему не напомнить, он забудет, что хотел попросить. Вкус я его изучила: в кружку надо утопить шесть кусков сахара, пододвинуть сухарей. Черные сухари для него.

Чайник напомнил о себе. Крышка заплясала, а из узкого носика вырвались брызги воды и облако пара.

Первым протянул мне свою кружку Лешка Цыпленков. Но я сделала вид, что не заметила его. Удивилась, что его до сих пор не разорвало от выпитой воды: по моим подсчетам сегодня он выпил не меньше десяти кружек.

— Александр Савельевич, давайте налью. Чайник закипел!

— Плесни, Детский сад, немного!

Володька Бугор не прочь, чтобы за ним поухаживали. Мне кажется, он понравился Оле, но она скрытная. Одинаково ласково смотрела на Бугра и на Боба Большого.

Президент из ящиков устроил себе стол. Старательно что-то переписывал из толстой книги в тетрадь с клеенчатой корочкой.

— Александр Савельевич, вы вчера не ответили на мой вопрос, — сказала Ольга. — Если бы пришлось начинать жизнь сначала, кем бы вы стали?

— Геологом, — не задумываясь, ответил он. — Геологом. — Повернулся и посмотрел на всех, словно изучая нас. — Разве неинтересно идти впереди людей для их счастья? А мы идем вперед. Разведываем и открываем новые месторождения. Отдаем людям уголь, нефть, железо и золото.

— Как Данко! — тихо прошептала я одними губами. — Идти впереди людей.

Начальник отряда услышал меня.

— Зачем такое громкое сравнение. Работа наша скромнее, но очень необходимая, — сказал он и повернулся ко мне: — Ты мыслишь по-школьному, упрощенно. Сердца мы не вырываем, а отдаем свои знания. Идти впереди — всегда счастье!

Аверьян Гущин заскреб пальцами свою бороду.

— А если золото найдете, тоже его отдадите? — недоверчиво спросил он у Александра Савельевича.

— Конечно, отдадим, — просто сказал начальник партии. — Наше дело находить, поэтому и будем лазить по горам.

— А здесь есть золото?

— Вполне возможно. Но у нас другая задача: медь нужна стране.

— Золото лучше искать. Доходнее, — оживился Лешка Цыпленков. Щелки его век приоткрылись, и жадно засверкали маленькие колючие глазки.

— Стране нужна медь, — упрямо повторил Александр Савельевич. В жестких нотках его голоса звучала непреклонная воля.

Прислушиваясь к затянувшемуся разговору, я первый раз обиделась на Александра Савельевича. Почему он не хочет искать золото? Разве не понимает, что оно дороже? Разве оно никому не нужно? А золотые кольца, броши, кулоны и часы? Надо быть отсталым человеком, чтобы не понимать этого. Аверьян Гущин и Лешка Цыпленок правы. Мы должны искать золото, если оно есть в горах. Наткнуться бы мне на большой самородок. В газетах бы написали: «Анфиса Аникушкина нашла самородок золота». Удивились бы ребята из нашего класса, мама, Дядя Степа и, конечно, Алик со своим Жорой: мол, а мы думали, что Аникуша ни на что не способна!

Аверьян Гущин и Цыпленок подошли к двум Бобам. Уставились в карту, которую геологи старательно раскрашивали цветными карандашами.

— Выбрали маршрут? — спросил Аверьян и пытливо посмотрел на Боба Большого. Он давно признал его за старшего и всячески выделял.

— Отмечаем границу простирания.

— Понятно. — Аверьян толстым пальцем зацарапал по бумаге.

Из всех цветов, которыми геологи раскрасили карту, он особенно пристально рассматривал желтый. Желтый, по его понятию, должен был соответствовать золоту.

Бугор курил в сторонке. Его не волновали разговоры геологов, их будущие походы, высоты хребтов, золото и самородки. Он лениво пускал колечками дым изо рта. В эту минуту важнее дела для него и не существовало.

Наши взгляды встретились. Бугор проницательно смотрел на меня. Мне не понравилось его разглядывание, и я торопливо сказала:

— Чай будешь пить?

— Мне налей, Анфиса, второй раз тебя прошу, — обиделся Цыпленков и угрюмо засопел.

— Алешка, смотри, вода плотины рвет, — сказал громко Гущин и раскатисто засмеялся.

В протянутые кружки я разлила чай. Вера вдруг спохватилась и с тревогой спросила:

— А Сергею ты оставила чай? Забыла бы опять, Анфиса, о больном.

— Почему я забыла? — Мне не понравились незаслуженные нападки поварихи. — Ты же заботишься о его питании, а Бугор отвечает за лечебные процедуры! За ним утюг.

Александр Савельевич поднял голову. Я увидела в его глазах молчаливое осуждение и мгновенно ощутила жгучий стыд за свою грубость и резкость. Сколько мне надо учиться, чтобы выдержкой хотя немного походить на него? Я ловлю себя часто на мысли: не осознала до сих пор, что перешагнула порог школы. Петруша предупреждала о сложностях жизни. На уроках Воронец лишь иронически улыбался, считая слова нашей классной руководительницы педагогическим трепом. А порог есть, он ощутим. Шла, шла спокойно и споткнулась. Я понимаю, что начальник партии сейчас фиксирует каждое наше действие и дает ему соответствующую оценку. За мою грубость пятерку не поставит. Поведение хуже быть не может!