Владимир Степаненко - Где ночует зимний ветер

Поэтому выход Мишки на сцену встретили веселым смехом, ожидая от него новых чудачеств и нелепых выходок.

— Сделай для души! — выкрикнул кто-то из сидевших, готовясь заранее весело поржать.

— Тише! — сказал Маковеев, откашливаясь, осторожно шагнул вперед по шатающимся доскам, лежащим на ящиках. — Тише! Я прочитаю стихи. «Песня о брезентовой палатке».

— Сам сочинил? — требовательно спросил простуженным голосом сидящий неподалеку от меня парень. Толкнул меня в бок. — Гляди — поэт! Никогда бы не подумал по его виду.

Я тоже удивленно пялила на Мишку глаза, не веря тому, что слышала: я его давно отнесла к разряду чудиков.

Мишка читал негромко, просто, как будто рассказывал знакомым геологам и рабочим из нашего лагеря на Хауте о недавних проливных дождях, о первых маршрутах в горы.

Парень, сидевший рядом со мной, попробовал хмыкнуть, но тут же получил по шее от соседа. В шатровой палатке раздался кашель, но больной постарался заглушить его. В столовой наступила тишина.

Голос Мишки звучал уверенно, четко донося каждое слово.

Слова входили в меня, как будто бы он заколачивал их молотком. Я видела перед собой палатку, железное оконце, высокую гору. Готова была протянуть руку, чтобы подложить смолистую ветку в этот горящий костер.

Громкие рукоплескания заглушили слова чтеца. Никому из выступавших еще так не аплодировали.

Малюта Скуратов нелепо присел, раздвигая колени, растерянно кивая головой по сторонам. Но зрители не обращали внимания на его неуклюжесть.

Я могла поспорить с любым из сидевших, что поэт сам был геологом, лазил по горам, собирал образцы и выхаживал маршруты, купался в холодных горных речках и ручьях.

— Читай еще! — требовательно кричали саурейцы и колотили надсадно резиновыми сапогами по утоптанной земле.

— Давай для души! — неожиданно гаркнул Володька Свистунов, размахивая длинными руками. — Давай, Малюта!

— Читайте еще! — попросила худенькая девушка в клетчатом платке, удивленно изучая нескладно приседающего в поклоне Мишку Маковеева. — Прошу вас.

Мишка отбросил рукой со лба спадающие волосы. Переступил с ноги на ногу, заставляя скрипеть шатающиеся доски.

— «Стихи о Прекрасной Даме». Написал Александр Блок. — Он потоптался еще немного, закрыл глаза и начал читать:

«Александр Блок», — мысленно произнесла я за Малютой Скуратовым. Вспоминала. В школе мы учили поэму «Двенадцать». Я читала перед классом. Учительница мне тогда поставила пятерку. Но других стихов Блока я не знала. Надо признаться в своем невежестве. Вышло так, что «чудик» Мишка Маковеев знал больше меня, читал «Стихи о Прекрасной Даме», а я о них не слышала. Как же начиналась поэма «Двенадцать»? Вспомнила. Я долго не могла представить черный вечер. А здесь, на Полярном Урале, где белые ночи, вообще не понимала этого образа.

Где поэт увидел черный вечер? Одного слова оказалось достаточно для напоминания. Забытые слова отыскались на полочке памяти:

Голос Малюты Скуратова окреп и гремел, как рассерженная Хаута во время паводка, когда она несла по руслу обтертые голыши.

Мишка кончил читать, а ребята не думали расходиться, ерзали на лавках и тихо переговаривались между собой, будто боялись громкими голосами нарушить тишину.

— Анфиса, ты не хотела бы сейчас потанцевать? — спросила у меня Лиза, озабоченно вертя головой. Вздохнула. — Люблю я танцевать, моя слабость!

— Я тоже люблю.

Лариса Чаплыгина наклонилась и сказала:

— Кира, почему вы скрывали, что у вас красивые парни? Нехорошо, нехорошо ребят прятать!

— Да разве я их прячу, выбирай. Я сама бы потанцевала, но сегодня ничего не выйдет: гитарист заболел.

— Патефонная пластинка у вас есть? — весело спросила я.

— Пластинка? Постой, постой, я видела в какой-то палатке… Сейчас узнаю! — Кира поднялась и громко хлопнула в ладони. — Ребята, у кого есть пластинка? Надо для танцев.

— Сейчас принесу! — охотно отозвался низкорослый парень в морской тельняшке, похожий на пивной бочонок, стянутый обручами. — Патефон привезли?

— Тащи пластинку! — прикрикнула я на парня.

Цыпленков надвинул на бровь козырек мичманки, приглядывался к незнакомым девчонкам. Подмигивал и улыбался.

Воспоминания захлестнули меня. Мы с классом на экскурсии на заводе шлифовальных станков. Собрались танцевать в комитете комсомола, а проигрыватель сломан. «Танцы не отменяются», — сказал Олег и засмеялся. Помню, он быстро скрутил газетный лист. Спичкой разогрел сургуч и приклеил к носику кулька иголку. Надел пластинку на гвоздь и принялся крутить пальцем. Мы услышали музыку. Начали танцевать. «Обеспечивал музыкой» Вовочка Терехин. Он бессменно крутил пластинки. Где он сейчас? Где остальные ребята? Чем они занимаются? Кто сдержал слово и пошел работать на завод?

Передо мной замелькали знакомые лица мальчишек и девчонок из нашего, десятого «Б» — Эллы Эдигорян, Маши Корольковой, Зои Сергеевой. Но почему я вспоминаю только их? Интересно, помирилась ли Маша Королькова со своим летчиком? Вышла ли она замуж? Но о Воронцове думать не хочу.

Володька подошел ко мне и стал спиной, словно собирался защитить от нападения. Ребята шумно двигали скамейки, освобождали место для танцев. Аверьян Гущин старался вовсю, с редким воодушевлением. В столовой стоял грохот, как при горном обвале.

Девчата прихорашивались, поправляли старательно прически, подкрашивали губы. Свистунов озабоченно дернул меня за рукав:

— Анфиса, здесь понт не пройдет. Поняла? Патефона у нас нет. Зачем тебе пластинка? Смывайся. — Ребята не догадаются, что ты пошутила… Хорошо было… Даже Малюта удивил.

— А ты не бойся, — с вызовом сказала я. — Пластинка мне нужна, будут танцы!

— Ну, смотри, бедовая!

Парень в полосатой тельняшке тяжело дышал после быстрого бега. Он протянул мне черную трубку.

— Где пластинка? — я испуганно таращила глаза, стараясь отыскать отошедшего в сторону Володьку. Не понимала, что держу ее в руке. Смотрела напряженно на парня.

— Это небьющаяся пластинка! — ответил он, весело посмотрев на меня. — Разве такой в Москве нет?

— Есть, конечно. Видела! — Я боялась смотреть на парня, мучительно вспоминая, что делал Олег. Распоряжения мои звучали не так уверенно, как в первый раз, а были скорее похожи на просьбы, с которыми я обращалась к собравшимся. Я хотела, чтобы они не выполнялись, но в этом не могла признаться. — Принесите газету. Найдите кусочек сургуча. Достаньте мне один большой гвоздь… Потребуется патефонная иголка.