Владимир Степаненко - Где ночует зимний ветер

— Опять рвет на выброс! — негодующе произнесла я. Размахнулась и швырнула дощечку. — Почему я расчувствовалась? Поверила в его доброту? — Отодвинула от себя кружку с теплым чаем. С трудом натянула на правую ногу сапог и захромала к канаве. «Они придут смотреть, что я сделала. Будут издеваться! Пусть смеются! Я не брошу канаву! Я буду работать!»

По дороге напряженно вслушивалась: Бугру пора рвать для Аверьяна Гущина, и на очереди канава Лешки Цыпленка!

Меня как обычно задерживал ручей. Он гремел особенно сердито и грозно, вспенивая воду. Переползая с камня на камень, я оказалась на противоположной стороне. Медленно преодолела высокий подъем.

Вот и площадка. Ее засыпали комья земли и глыбы гранита. Внимательно посмотрела на громоздившуюся скалу: не сорвался ли с нее камнепад.

Показалось, что рядом стонал человек. Я испуганно глянула по сторонам и побежала. Снова услышала стон. Я остановилась. Громко крикнула, пугаясь собственного голоса:

— Кто здесь?

— Анфиса!

Голос показался незнакомым и еще больше испугал меня. Осторожно выглянула из-за скалы. Между камнями лежал человек. Бугор! Я бросилась к нему сломя голову.

Свистунов попробовал улыбнуться, но боль передернула лицо:

— Камнем ударило. Хотел тебе помочь, чтобы не обижалась. — Володька рукой показал на перебитую ногу. Голова в крови, волосы склеились.

Я выдернула из кармана штормовки носовой платок, прижала к ране.

Бугор внимательно смотрел за мной глазами. Я не удержалась, спросила:

— Что такое закон? Ты в законе? А я тебя за хорошего парня считала, верила.

— Верила?

— Верила. Твою записку на дощечке прочитала. Поняла, ты написал. Верила, придешь.

— Спасибо! Бугор отбегал, — сказал с болью Володька. — Ногу оттяпают. Факт, как дважды два четыре. Был вором. В законе себя объявил. Проняла ты меня. Знай: воровать я начал из-за голода. После войны трудно было, отец с фронта не вернулся. А мать с горя запила! Один остался, как хочешь, так и крутись. Я работать пойду. В любой гараж возьмут. Я механик хороший, могу и за шофера сесть или на вездеходе вкалывать. Мне все равно. Руки есть, работа найдется!

— Я знаю, будешь работать! — Я гладила парня по руке. — Ты человек… Запомни, Володька: ты — человек! Посмотри, шею цепью стер. Ради чего взялся таскать ржавый крест?

— Ты москвичка?

— Москвичка.

— Адрес дашь, чтобы я письмо тебе написал или когда заехал… Человеком стану, сама посмотришь!

— Адрес дам, из дому не выгоню. Гостем будешь. Пиши, приезжай. Меня дома не будет — мама встретит. Она у меня простая, ласковая… а отца нет, умер. Ты запомни: Дегунино, дом тридцать семь, квартира один… Адрес простой.

— Я запомню! — Бугор сорвал с шеи крест. Подержал в руке кусок ржавого железа, словно взвешивал его в руке, и швырнул в снег. — Все, Анфиса! Нет Бугра! Чем взяла меня, не пойму. Слышишь, пигалица, райская птичка! Понравилась ты мне. За палатку ВВ прости. Кубики — ерунда. Понял я. Жизнь не нарисуешь, не картина, ее делать надо. Ты помогла разобраться. Кто тебя наставил, так и не разобрался. Но ты все поняла и рассудила правильно. Вышло, что я за воздушными шарами гонялся. Если отчикают ногу, худо придется. Ты инвалида тогда хоть не выгони. Прими, если вдруг заявлюсь к тебе в Москве!

— Ты что, Володька? Сдурел. Ко мне приедешь. Разве я позволю тебя выгнать?! Мама у меня хорошая!

— Ну-ну, утешай, говори разные приятные слова! Сама не веришь в них. Через три дня приедет вездеход, если Малюта железную коробку не гробанул. Ты не хуже меня об этом знаешь. Была бы пила, сам себе ногу оттяпал.

— Ребята пойдут в лагерь за вездеходом. Я скажу!

— Кто пойдет? Цыпленок? Гущин? Ты плохо их знаешь: не потопают, не захотят заработок терять!

— Я пойду.

— Ты?

— Да, я.

— Тебе верю, Анфиса. Меня не бросишь. Ты должна знать… Ребят я подговорил… тебе хотел отомстить… А видишь, как вышло… Прости… Дорогу ты найдешь к лагерю?

— По следам вездехода слепой не заблудится.

Я бежала, спотыкаясь, по следам, нарубленным лесенками Мишкиным вездеходом, подгоняя себя и торопя: «Надо спасать Бугра, надо спасать Бугра!». Замятая трава не успела подняться, в глубоких бороздах стояла темная вода, где плавали обрубленные ветки березок и листья ивок.

Маковеев не выбирал дорогу, а лез напролом через тундру, и острые шипы стальных гусениц машины крошили гребни камней и кололи смерзшийся в пазухах трещин лед. Для вездеходчика не существовали ни широкие плесы рек и ручьев, ни бурные, порожистые перекаты.

Я моталась из стороны в сторону за следами траков, боясь их потерять и сбиться с пути, совершенно измученная и обессиленная. Наверное, не сосчитать, сколько раз уже купалась в речках и ручьях, окунаясь с головой в глубоких ямах. Изранила ноги, обломала ногти на руках, цепляясь за камни, острые льдины и заструги снега, когда боролась за жизнь, барахталась в пенистых потоках.

Последними словами я кляла Мишку Маковеева, готова была его убить.

Нитка следов тянулась по зеленой тундре, то взбираясь на террасы или подымаясь еще выше к склонам, то срываясь под кручи и петляя по равнине между мочажинами, буграми и кустами.

Я налетела на камень и упала, разбив руки и колени. Не хватило сил подняться и перевернуться на бок. Лежала, уткнувшись лицом в мокрый ягель. Повернула голову и увидела кусок чистого неба, острые вершины скал и белые снежники. Первый раз я пожалела, что отправилась на Север, и заплакала. Видно, мне уже никогда не добраться до темнеющих хребтов, за которыми должны стоять палатки лагеря, не увидеть геологов, не встретить девчонок, ничего не рассказать Александру Савельевичу о несчастном случае с Бугром! Нет, я не смогла выдержать испытание!

На руку сел комар и, перегнувшись, воткнул в нее острое жало. А следом за ним на меня упало черное облако, и тысячи комаров обсыпали лицо, уши, затылок, руки и голую ногу. У меня даже не было сил отмахиваться от них.

Комары раздулись, краснели, как зерна гречихи. Я подумала: «Через несколько часов они высосут из меня кровь, и я уже никогда не встану. Потом до меня доберется рыжая росомаха. В тундре и горах я не один раз встречала рога оленей и обглоданные кости. Старалась представить, какая разыгралась драма: зарезали ли оленя полярные волки или отбила от стада росомаха.

«Анфиса, Бугра надо спасать!». Сознание, что я спешу за помощью раненому, подхлестнуло меня. С трудом поднялась и поползла на коленях, как слепая, шаря руками, чтобы не выпускать разбитую колею. Не в силах согнать комаров, прижимала лицо к траве, давя так насекомых, и упрямо ползла.

— Анфиса, стой! Ведьма, подожди!

Кто-то звал меня, но я не остановилась. Доползла до ручья и опустила голову в холодную воду. Она немного взбодрила меня. Вдоволь напилась, чувствуя, что отяжелела от воды.