Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

Андрей недоумевал, как он раньше не заметил эти удручающие одинаковые нижние челюсти? Действительно, лица все на одну колодку, грубые, неприятные.

Взял слово председатель комиссии, высокий, седовласый. Оп тоже говорил о работе слова недобрые, хотя и вежливые. Андрей слушал его не очень внимательно — смотрел во все глаза на картину. Она была та же, что и полчаса назад, но видел ее Андрей новыми глазами, будто ему их протерли, сняли пыльцу, которая мешала видеть. Это превращение даже смутило немного, и он оглянулся по сторонам — не заметил ли кто, что он так быстро и круто изменил свое мнение.

Никто на него не смотрел, даже Надежда. Она стояла в дверях и кого-то искала глазами. Когда взгляды их встретились, Надежда широко улыбнулась и пошла к Андрею. На ней была та же зеленая юбка, что и в тот вечер, когда они ходили на бокс, а вместо курточки с вырезом ослепительно белая блузка со строгим воротничком.

— Я уже третий раз прихожу сюда, а вас все нет, — сказала она, присаживаясь рядом.

— Я здесь.

— Теперь вижу. Вы извините, я в мастерской, свои картинки готовлю.

— Готовьте, готовьте, я тут посижу, — покивал головой Андрей.

— Вам здесь не скучно?

— Нет, интересно.

Полярников в золоченой раме выносили из зала.

— Похоронили по первому разряду, — сказал Андрей.

— Его предупреждали, а он все свое. Вот, — она постучала кулачком по спинке дивана.

Злополучный дипломант шел следом за картиной, откинув свою бородатую голову, будто ничего не случилось.

К стендам вышел новый дипломант — в сером костюме, щупленький, незаметный. Но когда он повернулся в зал и глянули на зрителей огромные глаза из-под крутых надбровий, Андрей долго не мог оторвать от него взгляда. Было в этом узкоплечем, мешковатом человеке что-то сильное, значительное.

Картина его называлась «Чехов и Левитан». Она была невелика, и Андрей не заметил, как ее внесли и поставили.

Дипломант изобразил уголок в мастерской Левитана. Видно — оно наполовину прикрыто холстинкой — одно из самых ярких, наполненных светом и солнцем полотен художника. Сам он стоит к картине спиной, опершись о столик. Чехов сидит на стуле, вполоборота к Левитану. Они не смотрят друг на друга, на лицах у обоих глубокая печаль. Рука Чехова бессильно свешивается со спинки стула. О чем они только что говорили?

Всмотревшись в картину, Андрей вдруг вспомнил «Мужиков» Чехова, «Владимирку» Левитана… О чем они могли говорить? О мужиках, погибающих от идиотизма деревенской жизни, о Владимирке, по которой гонят на каторгу, об унтере Пришибееве, который ходит в министрах…

И это яркое, жизнерадостное полотно за спиной Левитана — как оно подчеркивало, углубляло настроение!

Критики, обсуждавшие диплом, говорили о его сюжете, о живописных достоинствах и недостатках. Андрей слушал, соглашался внутренне с ними, когда они хвалили картину, и не обращал внимания на критические замечания, которые казались ему мелкими, несущественными. Он принял картину целиком и сейчас испытывал чувство благодарности к молодому человеку, в сером костюме, к автору, создателю настроения, что возникло сейчас в его душе.

Наконец поднялся седовласый председатель и сказал, что диплом ему нравится — в нем бьется мысль художника, и это хорошо, потому что всем уже надоели, у всех в зубах навязли картины бездумные, помпезные, пустопорожние…

Андрей аплодировал, когда объявили, что диплом «Чехов и Левитан» получил высшую оценку.

В тот вечер, когда они шли из спортклуба, Андрей спросил у Надежды, понравился ли ей бокс.

— Интересно, — сказала она. — Я обогатилась.

— Чем?

— Узнала кусочек жизни, которого до этого не знала.

— Разве люди живут для того, чтобы узнавать? — спросил он.

— А для чего же?

— Ну, просто живут. Жизнь не урок, не лекция, на которых что-то узнают.

Определения были зыбки, он это чувствовал.

— Люди не просто живут, — сейчас же поймала его Надежда, — они для чего-то живут. И каждый что-то в своей жизни делает, к чему-то стремится. Я хочу быть художником, поэтому стараюсь увидеть, узнать как можно больше.

О своей работе Надежда сказала тогда немного: готовится стать театральной художницей, диплом — оформление спектакля для кукольного театра.

Андрей не расспрашивал, она не вдавалась в подробности. Сейчас он не без робости ожидал появления ее диплома: после «Чехова и Левитана» кукольные декорации? Наверное, это будет неинтересно и жалко, как бой третьеразрядников после выступления мастеров.

После того как закончили с живописцами, был перерыв. Андрей прошелся по опустевшему залу, через окно посмотрел на Неву. Река, набережная с редкими прохожими, низкое облачное небо — все это было одноцветно и походило на гравюру, а не на всамделишные реку, небо, набережную.

Наконец зал снова наполнился людьми, экзаменаторы заняли свои места. Объявили диплом Надежды Шиловой, и она приколола на стенды свои листы. Андрей сразу сообразил, что это за спектакль: «Доктор Айболит» Чуковского. Мало того, что кукольный, еще и Айболит, которого тысячу раз рисовали малые и большие художники.

Он оглядывался по сторонам и прислушивался. Не было унылого молчания, не было скуки на лицах. На листы смотрели живо, и в зале стоял приятный шумок заинтересованности.

Андрею понравился больше других тот лист, где изображались суровые скалы и дикая река, через которую обезьяны, сцепившись хвостами и лапами, образовали мост, чтобы прошел доктор Айболит. Но рецензент, молодой, взыскательный, с лицом холеным и надменным, заметил, что здесь есть лишние подробности. Ему понравился другой лист. Он сказал, что здесь его подкупают лаконичность и выразительность решения. И хотя рецензент был ему несимпатичен, Андрей внутренне с ним согласился.

Пользуясь всего тремя красками, Надежда изобразила синее-синее небо, пирамиду, желто коричневую от древности, и пальму с коротенькой тенью. Только и всего. Но эта скупая живопись рождала ощущение зноя пустыни, бескрайности.

Надежду проводили аплодисментами, комиссия оценила ее диплом в четыре балла.

Андрей вышел из конференц-зала и стоял в сторонке, у киоска с надписью «Касса». Надежда сама подошла к нему.

— Поздравляю, — сказал Андрей и пожал ей руку.

— Вам понравилось?

— Очень.

— Правда?

— Истинная правда!

— Спасибо.

Она хотела быть серьезной, но не могла, улыбка все время растягивала ее пунцовые губы, тугие щеки пылали, и вся она лучилась счастьем.

— Надо позвонить маме, — сказала она, глядя на Андрея сияющими глазами. — Я из автомата. Здесь внизу. Пойдемте?

Они сбежали по лестнице к телефону, висевшему слева от выхода. Рядом с автоматом была ниша с окном на набережную. В нише стоял гипсовый мужчина в костюме прошлого века, с восточным лицом, задумчивый, красивый. Лицо его было знакомо Андрею, но он никак не мог вспомнить, кто же это? И зачем он стоял в этой нише?