Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

Надежда бросила монетку в автомат, набрала номер и повесила трубку.

— Занято, — сказала она, не отнимая руки от трубки. — А вы знаете, как у нас называют мальчика с усиками?

— Нет, не знаю.

— Кактус.

Андрей рассмеялся.

— Правда, смешно?

— Смешно, — согласился он.

Она опять набрала номер и, кося серым глазом на Андрея, ждала.

На том конце провода ответили, и она встрепенулась.

— Мама? Мамочка! Защитила. Хорошо! Да, да, спасибо.

Повесив трубку, Надежда вопросительно посмотрела на Андрея.

— Вам, наверное, сегодня хочется побыть с мамой, — сказал он, — с друзьями, и я…

— Нет, нет, — быстро возразила Надежда. — Мама с работы вернется поздно, пируем мы завтра, а вы мой гость сегодня.

Они посидели еще в зале — посмотрели несколько дипломов и отправились бродить по городу.

Они шли куда глаза глядят. По крайней мере, так казалось Андрею. Свернули в узкий, как ущелье, переулок, потом оказались на широкой, но малолюдной улице.

— Мы куда-нибудь идем или просто так? — наконец спросил Андрей.

— Я люблю здесь ходить, — ответила Надежда. — И этот узкий переулочек люблю, и эти линии. Сейчас выйдем на Большой проспект и пойдем к гавани: там просторно.

Она знала, куда шла, Андрею было все равно. Ему тоже понравились и этот переулок, из которого видна только узкая полоска неба, и Большой проспект с широкой аллеей посредине. Он с интересом смотрел вокруг и слушал Надежду.

Она рассказала о том, как их с мамой эвакуировали из осажденного Ленинграда, а отец остался в городе: писал плакаты и этюды для будущей картины — он был художник. Картина осталась недописанной: отец умер в сорок третьем.

— А у меня отец жив, — сказал Андрей, ощутив потребность рассказать о себе, — а мама умерла. Когда мне было пятнадцать лет. Пришла с работы на перерыв, легла и умерла. Инфаркт.

— Вы живете с отцом? — спросила Надежда.

— Он все время в разъездах — нефтеразведка. Я с бабушкой. Рос с бабушкой. А сейчас и я много езжу: соревнования, сборы.

Андрей не часто и не очень охотно говорил о себе, а тут разговорился. Даже о Дорохове рассказал. Вдруг вспомнил о Дорохове и почувствовал, что соскучился без него и без его машины.

Николай Николаевич Дорохов был давний друг семьи Дугиных, хаживал в дом еще в ту пору, когда жива была мать. Дядя Коля трепал рослого Андрюшку за вихры, вел с ним глубокомысленные разговоры, делал вид, что говорит с мальчишкой «на полном серьезе». Это подкупало Андрея, и он привязался к Дорохову. Потом дядя Коля куда-то уехал и несколько лет не появлялся в квартире Дугиных.

Два года назад Николай Николаевич предстал перед Андреем в новом качестве: он пришел в институт преподавателем. Старая дружба возобновилась на новой почве.

Андрей с детства любил возиться с железками. В школьной слесарной мастерской на зависть одноклассникам он мог зубилом перерубить стальную полосу с палец толщиной. Рубил, как заправский слесарь: на шляпку зубила не глядел, молоток пускал за плечо на полный замах. Андрей дружил с мастерами весоремонтной мастерской, здесь ему разрешали возиться с замками, которые он брал чинить у соседей. За это Андрей помогал мастерам регулировать весы, таская на платформу и снимая десятки контрольных гирь — в каждой по двадцать килограммов.

В институте он сразу нашел дорогу в мастерские. Пришел Дорохов, и Андрей перебрался в мастерские научно-исследовательского института и пропадал там все свободное время.

В ту пору Николай Николаевич с одним ученым агрономом придумали агрегат, который обрабатывает почву и сразу же сеет кукурузу. Очень нужный для пожнивных посевов механизм. На Кубани сеяли по жнивью и без этой машины, но раздельно: сначала вспашут, потом сеют. Машин мало, времени тратится много, лучшие сроки проходят.

В общем, у агрегата было будущее, его ждали, и дядя Коля работал много и увлеченно. И сумел увлечением своим заразить Андрея.

Дело было в той стадии, когда требовались умные руки, чтобы пригнать и собрать узлы машины. Слесарь в четыре часа мыл керосином руки и уходил. Андрей оставался с Дороховым и работал допоздна. Он не ворчал, когда конструктор вносил неожиданные поправки в схему и приходилось переделывать и переделывать. Он стал необходим Дорохову.

Иван Филиппович не без ревности относился к слесарным увлечениям Андрея: все, что отвлекало Дугина от тренировок, вызывало его неприязнь. Он ворчал, но до поры терпел…

Все это припомнилось сейчас Андрею, показалось достаточно интересным, чтобы рассказать Надежде. И она действительно слушала с интересом. Когда Андрей умолк, вздохнула и сказала:

— Завидую людям, которые выбрали дорогу и шагают по ней, не сомневаясь. А я сомневаюсь.

— В чем? — удивился Андрей.

— В себе, — ответила Надежда. — Художником надо быть хорошим. Очень хорошим. Или не быть им вовсе. А на меня иногда находит такое, что я реву от бессилия, от неумения. Кажется, что я ничего не могу, ничего не выходит и бездарней меня нет человека на свете.

— Но ваша дипломная работа… — начал Андрей.

— Никто не знает, с каким трудом я ее делала. В институте все думают, что я работала легко и уверенно. Я никогда виду не показывала… И почему вам все это говорю — не знаю. Наверное, в конце концов кому-то надо говорить. Маме нельзя — это ранит ее. А вам… Вы, кажется, единственный, кто видел, как я плакала над этюдом.

Проспект кончился, и открылась ширь залива — с косым парусом на воде, с дальними, в легкой дымке, берегами. Причалы были пусты и безлюдны.

— А здесь в самом деле здорово, — сказал Андрей. — Очень просторно.

— Мне здесь нравится, — Надежда поежилась, — только вот ветер.

С залива действительно дул тугой свежий ветер.

— Вы не любите ветра? — спросил Андрей.

— Не очень.

А ему нравилось, хотелось идти навстречу ветру, чувствуя его увесистые лапы на плечах.

Надежда подняла воротник плаща, и Андрей, притронувшись к ее локтю, показал глазами на троллейбус.

— Может быть, все-таки отметим ваш диплом?

— Как?

— Шампанское и мороженое. В том кафе.

— Хорошо, только в другом.

В другом так в другом. Надежда повезла Андрея на Кировский проспект, и они в одном кафе пообедали, в другое отправились есть мороженое и пить шампанское.

Потом они пошли в сторону островов. Мимо телецентра с новой гигантской башней, мимо громоздких, но все-таки уютных со своими «фонарями» и балконами зданий, мимо зеленых скверов. Надежда опять была весела, и глаза ее блестели.

Было еще светло, когда они подошли к Финляндскому вокзалу. Только дневной блеск в воздухе погас, уступил место тихому, ровному свету, и ни у домов, ни у деревьев, ни у памятников не стало теней.

— Спасибо, что приехали, — прощаясь, сказала Надежда. — Вы еще долго здесь пробудете?