Владимир Мирнев - Дом на Северной

— Ах ты, черт! — спохватился Юра, оглядывая себя в зеркале платяного шкафа. — Ах, черт и дьявол, новый пиджак забыл надеть. Пальто надел, а пиджак забыл, не успел. Пиджак, знаешь, больно красивый, и узкие, модные брючки. У меня их несколько, одним словом, пять пар, и все новые, импортные. Нет, вру, шесть у мене… Не вру. Святое слово, не вру! Не веришь?

Юра посокрушался некоторое время, притворяясь человеком богатым, солидным, но забывчивым, пытливо поглядывал на Катю, стараясь узнать, верит или нет. Катя принесла чаю. Он сразу сел за стол, не дожидаясь приглашения, не спуская с нее глаз. А она смущалась под его взглядом, беспокойно суетилась, и все не хотела оставаться с ним с глазу на глаз. Наконец, прикрыла дверь, села напротив.

— Ой, где ж пропадал? Что ж так долго не видать тебя? Я все ждалки прождала. Уж подумала, что не встреча нам с тобой. Нету и нету. Где ж пропадал?

Юра смутился. Потом отхлебнул глоток чаю, откусил печенья, внимательно прищурившись, поглядел на Катю и грустно улыбнулся.

— Знаешь, Катя, красавица ты моя бесподобная, — тихо, как бы в задумчивости, проговорил он, не сводя с нее глаз.

Глядел он на нее широкими, влажно блестевшими глазами пристально, неподвижно. Ей даже стало не по себе от его неподвижного взгляда, и она подумала, что лучше бы он не говорил то, что хотел сказать, хотя она и не подозревала, что именно Юра хотел ответить на ее слова. Но от его взгляда было нехорошо. И Кате от догадки стало не по себе. Лучше оставить все так, как было, думалось ей, так лучше, и все как-то само собой образуется. И если он скажет то, о чем она догадывалась, пряча эту догадку поглубже, будто ее и не было, пряча подальше от себя, то нужны будут новые, неприятные какие-то слова, неприятные взгляды и все остальное, что и погубит его любовь к ней. А ее он любил, она это видела по глазам.

— Я ездил в Минск. Район получал новую технику, машины, потом ездил на автозавод в Москву. Тоже машины получал. Гурьянов нужен везде, как есть серьезное дело. Меня начальство ценит, я специалист высшего класса. Меня ценят, со мною не пропадешь… Машин навезли уйму, завалили весь район. Больше, чем людей. Гурьянова и туда и сюда, нарасхват.

— Ой, ладно хвастать-то, — сказала весело Катя.

— А я не хвастаю, Катенька. Кабсдох, не хвастаю.

— Ну, чего ж в Москве видел? — спросила Катя упавшим, слабым голосом, довольная, что, оказывается, Юра пропадал не здесь где-то, а ездил по важным делам. И не куда-нибудь, а в Москву.

— Ничего не видел, — сокрушенно, все так же не сводя с нее глаз, продолжал Юра, осторожно положил свою руку на ее, теплую, мягкую. — Я ходил и видел не то, что видел. Не Москву. Я ее видел и ранее, когда воевал. А видел тебя, Катенька. И все мне думалось, когда что-нибудь интересное видел, как бы хорошо, если бы рядом была ты, а смотрели бы мы Белокаменную вместе. Одному мне не шибко интересно. Увижу что хорошее — и уж не мило; а как бы, думаю, вместе распрекрасно было! Измотался, Катенька ты моя распрекрасная, без тебя. Что делать? А ты без меня не скучала?

— Скучала. А я думала долгое время, чувствовала, будто ты рядом, вот близко стоишь где-то. И точно тебя кто держит и не пускает.

— Держит.

— Ой, кто? Угадала я? Вот видишь, Юра, я все знаю и все на расстоянии вижу.

— У тебя, что ли, локаторы? — удивился он, залпом выпил остывший чай, повернулся к двери и погрозил пальцем, вскочил, крадучись направился к окну. — Думал, кто следит.

— Кто ж там может следить? Никого нету. Сиди. Дай твою руку. Вот так. А теперь скажи: ты, Юра, три месяца был в командировке? Ой, ведь, врешь ведь? Соскучился, говоришь, а что-то не шибко торопился? Ой, ведь врешь, ведь? А вот я уж думала, а и не знаю почему, я всю голову продумала… Не узнаешь ни за что.

— Скажи, Катенька, скажи! — умоляюще проговорил он. — Скажи, моя милая Катенька, зуб выдерну — не отгадаю. Святое мое слово.

— Дядь Ваня говорит, что ты цыган, а раз так, то отгадай. И не хочу я тебе бередить понапрасну, Юра, — заговорила она медленно и тихо, уйдя сразу вся в себя. В какой-то миг на Юриных глазах она буквально преобразилась. — Господи, что говорить, Юра! Мы не дети. Как хочешь, знай, но для тебя это ничего, и я от тебя ничего не хочу, не думай ничего. Думала, ошиблась, но три месяца прошло…

— Чего, чего, чего три месяца? — нетерпеливо заморгал Юра, неловко навалившись плечом на стол и чувствуя, по обыкновению, как ножом прошелся холодок по животу. Такое у него бывало, когда сообщали что-нибудь неприятное. И глаза его снова широко и пристально глядели на Катю, что-то в них вздрогнуло настороженно и замерло, и только веки напряглись, постепенно суживаясь. — Не веришь мне? — выдавил из себя Юра неожиданно пришедшее к нему. — Не веришь мне? А я тебе, как святое слово, верю и говорю. Как мне тебе доказать? Дай нож, я себе палец сейчас отрежу. Дай нож, я сейчас отрублю, чтоб доказать! Дай! Докажу…

— Ты с ума спятил?! — Катя засмеялась, наклонилась над столом и ласково провела по его жестким волосам ладошкой. Он поймал ее руку, прижался губами. Кате стало щекотливо, приятно, но она стыдливо отдернула руку, глаза ее повлажнели, наливаясь горячими слезами. Ей приятно было от слез, от того, что вот она смотрит на Юру, и он видит ее слезы, видит и понимает. И вот уж первая слеза кинулась по щеке, на стол, и Катя вытерла глаза.

Она давно готовилась к этому, к встрече, представляя, как придет Юра, и как она скажет ему обо всем — обо всем, что было и будет. Катя тогда и слова знала, какие именно скажет, все приготовила заранее, вроде все рассчитала. А сейчас эти слова выскочили из головы, и даже если что она и припоминала, то уж казалось не столь стоящим, как тогда.

— А ты в Москве не была? — спросил Юра. — А хочешь, дай мне еще чай. А если лень, не стоит. Я чай пью всегда. И зимой и летом, Катенька ты моя Зелененькая, тебе, чай, чаю много надо напасти, — рассмеялся Юра игре слов «чай чаю» и еще раз повторил, встал и быстро-быстро заходил по комнате, будто что-то придумывая и торопя мысль, и, пока Катя ходила за чаем, раз двадцать прошелся от окна к двери и обратно. Глаза его лихорадочно блестели.

— Москва — город большой, — ответил, видать, своим мыслям Юра, заслоняя этими словами основную, мучившую его мысль, словно щитом. Но то, что он пытался это сделать, а не, как обычно, мыслить вслух, разозлило его. И он решился спросить: — Скажи мне, Катенька, скажи только правду! Вот ты недавно упомянула три месяца, так этими словами, чего ты хотела сказать? Скажи? Чего скрывать от мене? Не утаивай! Если я так долго был в удалении и не приходил к тебе, то я не поверю сам себе. Это меня больше всего и волнует. Вот же святое мое слово. И тогда лучше, лучше не говори, если ты этим словам могла поверить. Я тебя, Катенька, люблю. Вот. — Он встал, будто собираясь уходить, снова сел и торопливо начал пить горячий чай, обжигающий губы. — Я тебе говорю это. Святое мое слово. Ты не веришь мне?