Владимир Мирнев - На маленькой планете

Старушка будто помолодела. Она раскраснелась, седая прядь сбилась, но она этого и не замечала.

Перепробовав все варенье, я решил отдохнуть. Старушка принесла восьмую банку и протянула мне.

— Ладно тебе уж, — проворчал старик, взял у нее банку и сам поставил передо мной.

— Куда мне? — усмехнулся я.

— А ты ешь, а потом скажешь, — ответил старик.

Я ел и смотрел вокруг себя. Все в доме преобразилось, даже куры куда-то исчезли.

«Неужели я, чужой человек, смог заставить их сделать все это», — думал я.

Выпив со стариком, я собрался и тут только заметил, что на старике новый черный пиджак, фуражка, хотя вчера еще на нем была шапка-ушанка.

Вышли из дому. Было тепло; звонко падала капель с крыши; в воздухе стояла сырость, пахло горелым и тонко — хвоей. Старушка подала мне руку, потом, не выдержав, заплакала, поцеловала меня.

Мы спустились с пригорка в село, прошли мост.

— А вон и Ямка, — сказал старик.

Это было совсем близко, и я, видимо, дал большой крюк, чтобы попасть сюда. Внимательно старик записал мой адрес, дал свой, протер очки, протянул руку, и тоже лицо его мелко затряслось. У меня не было близких родных, и я не знал, как надо прощаться с родными, и чувствовал себя так неловко, что старик повторил несколько раз:

— Ничего, оно это, пройдет.

Я пошел по водянистому снегу и оглянулся уже около леса. Старик стоял, черный на снегу, длинный. Из лесу тянуло теплым перегноем; в нем почти не было снега, и я вспомнил: когда я шел ночью мимо какого-то леса, то мне казалось, что вот сейчас старый, худой выйдет из леса с фонариком и, ни слова не говоря, поведет в теплую сутемень.

Около села Ямка, откуда я должен уезжать на станцию, оглянулся еще раз и увидел за лесом маленький домик, а к нему торопливо бежали по одной, а то и по две сосны.

1971

В райбольнице Сгурский проработал шесть месяцев. Зимой начал свирепствовать грипп, и его направили в деревню Стенцовищево. Деревня находилась довольно далеко от райцентра. Как говорил главный врач, «где-то за тропиками или субтропиками».

До села Желтоух он добирался на «газике», а оттуда, прихватив с собой чемоданчик с лекарствами, заспешил по узкой дороге, проделанной санями. Вскоре опустились тягучие предсумерковые тени, стало завихривать, и хотя был конец февраля, Сгурскому казалось, что зиме, а вместе с ней снегу, холоду не будет конца.

Где-то за лесом, когда он прошел уже бог знает сколько, его догнали сани. Врач, сидя в санях, оглядывал леса, бесконечные, фиолетово чернящиеся на округлой белизне снега. Озябшие, с прозвоном задубеневших проводов вышагивали телеграфные столбы, врезаясь в коридоры просек, а затем устремлялись по полям мимо обснеженных стогов, заячьих троп, дорог, — в ползущих по снегу чернильных сумерках они будто летели, озябло звеня своим деревянным телом в начинающейся заметели.

Они догнали трактор. Высунувшийся из кабины тракторист радостно что-то кричал, показывая то на небо, то на сено, которое он вез в колхоз, и от его радостного крика, возбужденной жестикуляции врачу стало теплее, и он сразу почувствовал, как устал за день от мороза, тяжелой одежды и своего стремления доехать. Как удивительно теперь развалиться в тепле, пить чай, думать о простых каких-то, незначительных вещах.

Вскоре появилась и деревня. В самой деревне, вытянувшейся улицей вдоль речушки Осперь, было шумно вопреки ожиданиям Сгурского, которому сказали в больнице, что в этой деревне все повально болеют гриппом. Где-то в серых сумерках тарахтел движок. Из окон домов лился мягкий полусвет. Нахохлившиеся крыши с большими шапками снега уютно подремывали, чувствуя внутри себя свет и живое тепло людей; думалось, они, избы, испытывают какое-то удовольствие от уюта.

Сани катили по улице. Их нагоняли и остервенело обливали лаем собаки. Стоило Сгурскому замахнуться на них, и они стремительно рассыпались по дворам. Это рассмешило врача. Он вдруг решил, что он дома, хотя еще ни с кем из здешних не говорил, но жилье, запахи, лай собак хлынули на него, и ему стало весело.

Лошадь, наверно, почувствовала то же самое и заржала, фыркая и махая хвостом. Подъехали к какому-то дому. Возница обернулся.

— Это председатель совета, так, — сказал он, спрыгивая с саней и разминая ноги, хлопая руками. — Он говорил, чтобы я тебя привез, так. А только я тебя ждал в Желтоухах, а ты пехом сам по пути. Нехорошо. Так.

— Да, я, знаете, — начал Сгурский, смутился и понял, что совершил что-то непростительное, — я, понимаете, не знал. С моей стороны, конечно, свинство, но, честно говоря, я не знал.

Возница сел в сани, попридержал лошадь, пока говорил врач, потом дернул вожжи, и лошадь взяла рысцой с места.

Председателя сельсовета дома не оказалось. Сказали, что он уехал в село Обдерлино, а приедет, видимо, утром, так как начинается метель. Сгурский смотрел на жену председателя сельсовета, на его четвертых детей и думал: что теперь делать? Женщина торопливо вышла из дома, очень быстро вернулась, оделась.

— Я вас устрою, — сказала она. — Не бог весть как у нее, но тепло, тихо, детей нет.

Она сказала «детей нет» так, будто извинялась перед врачом за то, что не может оставить его у себя дома. Сгурский что-то буркнул в ответ и пошел за женщиной.

Она впереди, а он, долговязый, в черном пальто с поднятым воротником и с чемоданчиком, сзади. Шли, похрустывая, по снегу.

— У нас все болеют, — заговорила женщина. — У нас даже председатель колхоза заболел, а уж у него с болезнью строго: чтоб болел, нет.

— Это опасная болезнь, — сказал Сгурский, подумал и продолжил: — Думают, что пустяк — простуда. А это не пустяк, видите…

Он замолчал, хотел сказать что-нибудь значительное, серьезное, о смертных исходах от гриппа, но решил, что будет лишнее, потом подумал, что вообще у него с чужими людьми как-то не получается разговора, и смолк совсем.

Вскоре подошли к домику. Окна в нем светились. От двери, заворчав, бросилась в сад собака, оттуда залилась громким лаем. Где-то откликнулась еще собака, еще и еще.

— У вас тут собаки, — усмехнулся Сгурский.

Женщина постучалась в окно, которое засветилось.

— А что, злые? — спросила она.

— Да нет же, наоборот, трусливые, — отвечал Сгурский.

— А-а, — ответила женщина и тихонько засмеялась, оглянулась на врача, как бы решая, шутит он или нет, и серьезно добавила: — Это так. Злые, но трусливые.

Вскоре всхлипнула всеми петлями дверь и отворилась.

— Тебе чего, Марья? — спросили из темноты. — Ты, чай, по делам?

— Да я вот человека к тебе, Арина, привела, врача-то. Небось пустишь?

— А чего, пускай зайходит, — отвечала старушка, высовываясь из двери на снег, кутаясь в полушубок. — Пускай зайходит, а чего, пущу. Заходить, — сказала старушка, распахнула дверь в избу.