Михаил Миляков - Лавина

Жора нащелкал и телевиком, и широкоугольником, с фигурами и без. «Будет что показать, чем похвастать», — радовался он.

«Будет, будет, — соглашался Воронов. — Небольшое предварительное условие следует соблюсти: одолеть ее. Благополучно. Задачка-то по плечу?»

Сомнения вызывала у Воронова еще и прежде сама идея штурма стены по директиссиме, в лоб, теперь и подавно. «Железа» прихватили немало, а все равно, хватит ли? Забивать через всю стену шлямбурные крючья, подниматься на стременах?.. Жора, на которого вся надежда, в свою очередь, отлично видел и осознавал, что задача сложна, но тем большую жажду разжигала стена в нашем асе, обещая шанс выдвинуться сразу в мастера экстра-класса.

Воронов искал и надеялся, что отыщется не замеченная прежде расщелина, на худой конец трещина вертикальная, и послужит той основой, которую использует расчетливый восходитель для успешного штурма. А копнуть глубже, так и еще: хотя Жора Бардошин более или менее выправился и перед ними был снова лихой и удачливый скалолаз, бахвалился почем зря, как проходил нависающий карниз там-то и стенку с отрицательным уклоном там-то, Воронов не то чтобы совершенно не верил ему, но… — и это будет точнее — перестал доверять; и еще и потому с особенно пристальным вниманием вглядывался в грозный монолит, стараясь решить какие-то свои вопросы.

Поели. Небольшой пережорчик, как выразился Павел Ревмирович, запихивая в карман рюкзака пластиковый пакет с грудинкой. Внизу в обычной обстановке не тянуло вовсе к копченостям, во время восхождения лакомством оказывалась завяленная до каменной твердости копченая колбаса или грудинка. По кружке талой воды, подслащенной шиповниковым сиропом, и:

— Пошли? — Жоре не терпится к стене поближе подобраться.

Павел Ревмирович с неохотой:

— Успеем, день велик. Все равно нынче стену не начнем.

— Почему не начнем? Можем сколько-то подняться, веревку навесим, завтра по готовенькому.

Торопливость не в характере Воронова:

— Идем с опережением. Видно отсюда хорошо. Так что давайте… форсировать темп не будем. Следует постепенно втягиваться в нагрузку.

Погода отличная, по идее надо пользоваться и нажимать, но тактика есть тактика, тут с Вороновым не поспоришь.

Жора рассказывал шумное, победное, адресуясь к Воронову. Да, конечно, вслушавшись, понял Сергей, о своих успехах в соревнованиях скалолазов в Крыму. Воронов с закрытым ртом бубнил какую-то мелодию. Сергею казалось, вот-вот узнает… И отлетало… Внезапно в памяти явилось. Рихтер играл до-минорный концерт Рахманинова.

После бури страданий, сомнений и тревог, после мучительных поисков и обманчивых находок, и новых освобождающих страданий — взлет аккордов, подхваченный всем оркестром, слияние в торжествующем финале. И долгая пауза — зал еще охвачен музыкой, еще живет во власти образов, созданных ею, но кончилось колдовство, творец его опускает усталые руки — вот-вот вспыхнет овация… Регина зашептала, наклонясь: «Посмотри, в ложе дирекции Виталий. С ним… Это жена… — Она назвала ничего не говорившую Сергею фамилию. — Не понимаю, что Виталий в ней нашел? Вычурное платье, безвкусная прическа…»

Сергей, обрадовавшись неизвестно чему, во все глаза силился разглядеть Виталия и его даму. Но повскакали с мест, ринулись по проходу к сцене, где кланялся, и улыбался, и благодарил, и снова кланялся артист, и ничего, кроме неистовствующей в стремлении выразить свой восторг, свое властное поклонение толпы, не стало.

«Как в ней уживается? — думал он теперь. — Она же глубоко чувствует и переживает музыку, ее танец певуч и нежен. Как хороша она была бы в «Умирающем лебеде». А ведь станцует. Непременно. Пройдет какое-то время… Тяжелы и высоки первые ступени, но их она одолела. Может быть, ей вообще не следовало выходить замуж? Может быть, мужчинам и женщинам, чье призвание искусство, лучше выбирать в спутники жизни тихих и покорных? Что ж, — сказал он себе, — иной раз надо отбросить любые свои возмущения и прочее роскошество и честно взглянуть в лицо фактам. Хотя это-то и есть самое трудное».

— Сергей? Посмотрите на него! «И в грезах неведомых сплю!..» — пропел Жора ерническим голосом и кинул конфету.

Сергей дернулся поймать, при этом едва не свалился с уступа, на котором так удобно устроился.

— Дырявые руки! Лови еще.

— И мне. — Павел Ревмирович присоединился.

— «Люблю ли тебя, я не знаю, но кажется мне…» — напевал Жора, раздав конфеты и разворачивая свою. — А угрохать вниз мог бы запросто, — сказал с непонятным одушевлением. — Ножки свесил! Конфетка-то, видал, турманом полетела. И ты бы вслед. Не боишься в ящик оцинкованный сыграть?

Павел Ревмирович конфету недоеденную выплюнул.

— Ты что, кошки-мышки, белены объелся? Чего ты тут каркаешь? — Он уперся покрепче ногами в камень.

— Ничего не каркаю. Объясняю, что не у себя дома в кресле… — Жора перегнулся вниз. — На ящик-то еще насобирать надо. Эвон клыки. Одни лохмотушки останутся. Ну, да мы народ неленивый, — криво улыбаясь, шутит он. — Для молодой вдовы постараемся.

Сергей задержался взглядом на Жоре. Солнечные фильтры с неприятными зеркальными отсветами скрывали его глаза; усы разделены двумя полосками рубцов, белых от глетчерной мази; прямые черные волосы (каску он снял) сбоку скреплены заколкой, под нее еще подсунута веточка барбариса; Фросин подарок, подумал Сергей и, чуть-чуть усмехнувшись, отвернулся, словно не придав значения Жориным выпадам.

Воронов тоже нацелил свои диоптрии на стену и ни звука. Свет невыносим, Воронов сморщился, и крупные, очень белые, как снег в складках камня, зубы выглядывают наружу — правильный, прочный, не поддающийся никакой напасти, не разъедаемый никакими переживаниями Воронов. И Павел Ревмирович (оба в стандартных серо-зеленых штормовках), Паша Кошки-Мышки зовут его в альплагере за частую эту присказку, однако последнее время все больше по имени-отчеству величают, хоть и самый молодой и озорной, и, пожалуй, несдержанный. Начлагеря ввел в обиход столь неординарное обращение. Разведал, что Кокарекин к журналистике имеет отношение, и сразу с подчеркнутым уважением и приветом: «Как вам здесь у нас нравится, дорогой Павел Ревмирович? Не будет ли каких пожеланий с вашей стороны, Павел Ревмирович?» И другие вслед, но, конечно, совсем с другой интонацией. А Паше и горя мало, хотите так, хотите этак, сделайте одолжение.

Что-то на нервах нынче Павел Ревмирович. Впрочем, все нынче на нервах. Первый день, не впряглись покуда как следует. А так, что же, совершенный порядок. Погода — не сглазить бы. А уж красотища кругом!..

Золотистые скалы. Ни пятнышка зелени или лишайника не оживляет их. Но нет жестокой бесчувственности камня в этих скалах под жарким солнцем. Голубые пятна снега в тени. Горячий блеск фирна. Воздух — океан воздуха. И синее-пресинее безмерной глубины небо. Все весело, мажорно…