Михаил Миляков - Лавина

Жора прошел одну веревку. Затем Сергей, почти столь же энергично и уверенно, уступая разве лишь в элегантности и непринужденности, что ли. За ними Паша. Сверху его охранял Бардошин, снизу еще Воронов подстраховывал.

И опять тяжело было смотреть на Пашу Кокарекина. Ощупывает едва не каждый выступ, головой вертит, словно принюхивается, тыркается туда и сюда никчемными своими руками…

Перейти скалы и спуститься на снежник, избавить его от дальнейших мытарств? Снег — это просто, снег ерунда, и сравнения никакого с рубкой ступеней в натечном льду, ни тем более со скалами. Но имеется пунктик, заставляющий призадуматься. Склон снежный здесь не сказать чтобы широк: с той, другой стороны ограничен тоже скальной грядой, а вот выше расширяется, переходит в самое настоящее снежное поле. Только безумный решится в такое время суток да после вчерашнего бурана выйти на ровный этот, круто вздымающийся к небу снежник. Так что придется Пашуне поупражняться еще и еще в опостылевшем скалолазании. Тем более Воронов главный. Да разве с Вороновым на подобную тему заговоришь? Воронов есть Воронов, рассчитывать на такого рода снисходительность не приходится.

Тут еще участок встретился… Сергея очередь, впрочем, не в очередности дело, а так получилось, что стоял Сергей именно где начинать надо. Правда, и Жора Бардошин тут же. Ухмылочка скверная на поуродованных губах: наметил уже, где и что, и ждет. Чтобы попросили его. Чтобы Сергей или на худой конец Воронов (он на подходе): «Давай, мол, покажи класс! Крючья скальные, пожалуйста, выбирай любые, для тебя носим. На тебя, дорогой, надежда, выручай!»

Сергей Невраев, повинуясь внезапному внутреннему наитию, ни слова не говоря, скинул рюкзак и безо всяких крючьев (Бардошин не сразу и сообразил: «Чудила! А может, и впрямь жить надоело?») полез по вздыбившейся скале.

Пришлось Жоре на охранение становиться: стоечку соответствующую принять, веревку через плечо и так далее. «Ничего, повыкаблучивается сколько сумеет Серега и пристынет на отвесе, — решил Бардошин. — И будет ждать, когда он, Георгий Рахметович Бардошин, на помощь явится».

Распластав руки, Сергей лепился на скале; вжимался в камень, словно задавшись целью составить с ним единое целое; перетекал мягко и плавно — по едва отходящей от вертикали глади. Отталкивался и клонился вбок, уже начинал падать, чтобы вернее одолеть пространство до недосягаемого иначе уступа. Замирал на минуту, давая напитаться свежей кровью деревенеющим мышцам, — и дальше. А внизу… Впрочем, не смотрел Сергей вниз, не занимало его, что там. Да и некогда.

Тихо звучал голос Сергея:

— Веревку. Еще. Еще немного. Стоп. Чуть потрави. Хорошо. Не тяни, не тяни, сорвешь меня. Еще немного выдай…

Жора тотчас примечал некоторые ошибочки, но помалкивал.

Сергей дошел до перегиба скалы, заглянул, что дальше, ощупью вернулся назад, где был небольшой уступ и можно передохнуть. Постоял, расслабленно опустив голову, пошевеливая пальцами свободной руки. Потом вытянул про запас несколько метров веревки и двинулся к углу. Скрылся за ним.

Веревка спускалась петлей. Петля раскачивалась, становилась положе. Жора выдал еще метра два, волной закинул за уступ.

Веревка — быстрее, медленнее, снова быстрее — вытягивалась. Невидимый, но ощутимый по ее движению Невраев уходил дальше. Жора метр за метром стравливал веревку, и веревка метр за метром исчезала за углом. Веревки оставалось всего ничего. Сорвется Сергей — хватит ли погасить рывок? Из-за угла не доносилось ни звука. Не слышно ни скребыхания окованных сталью ботинок по скале, ни возгласа, ни шороха. Воронов, Паша и Жора Бардошин молчали. В воздухе повисла напряженная тишина, долгие мгновения мерили ее. Жора правой рукой с зажатой веревкой сдвинул на лоб очки. Свет на скалах не резок, без темных фильтров лучше. Со странным выражением следил он за уходящей вверх страховочной веревкой. Снисходительная и лукавая улыбка несдержанно играла на его губах. Веревка не раскачивалась, не ползла по скале, веревка оставалась неподвижной. Воронов рядом молчал. Ниоткуда ни звука. Тишина. Тишина ширилась, разбухала. Давила почти осязаемо на уши, на натянутые до предела нервы… Лопнула от слабого и совсем не из-за стены — из огромного пространства вокруг принесшегося голоса:

— Закрепился. Иди.

Снова скалолазание, теперь с надежным верхним охранением. А там еще. И еще. И опять одна веревка за другой. А время? Погода? Которая грозит испортиться. Хорошо, хоть не тепло. Снег на полочках и по расщелинам не собирается таять. Добрый знак. Но корячиться по скалам труднее и труднее, и медленно очень набирается высота.

Задерживает по-прежнему и даже еще больше Паша. Дело, конечно, не в рюкзаке, который у него надумал отобрать Сергей, чтобы вытягивать на веревке, и не в ушибах — какие ушибы, если кости целы, связки тоже, — дело в том, что несколько часов назад на таких же примерно скалах Паша пережил собственную гибель.

«Тогда, после трещины, — опять вспомнилось Сергею, — чуть иного оттенка снег на леднике — не идут ноги: вот-вот, кажется, сейчас… И ведь долго продолжалось». Еще и теперь некоторое, глубоко затаенное недоверие к снегу. Недоверие и желание перешибить окончательно, навсегда поганенький этот, подворотныи какой-то страшок.

«А что, приковали нас, что ли, к этим скалам? Откуда столь рьяное упорство? — сам того не замечая, накручивает себя Сергей. — Что за беда, если пойдем снежником? Прижимаясь к скальной гряде? Формализм Воронова! Его нежелание применяться к обстоятельствам. Ведь насколько проще, легче и, главное, быстрее. Скорость — сейчас наиважнейшее. Неужели не тревожит его погода и где ночевать? Для палатки в таких нагромождениях места не сыщешь. Подняться на предвершинное плечо, сколько еще лазания. Нет, в самом деле, во имя каких таких высоких идей мы обязаны мытариться на скалах? Кому это нужно? Ответ очевиден: чтобы не отступить от кем-то когда-то сформулированных правил. Все регламентировано. На любой случай имеются соответствующие параграфы, предписания, постановления. А нет, так можно отфутболить старшему по положению товарищу…»

Раздражение Сергея находило обильную пищу в прошлых его злоключениях по части природоохранных мероприятий. Растолковываешь, объясняешь, приводишь строго выверенные данные, ужасающие в своей наглядности цифры, — вроде бы все согласны, да, надо; приходит время выносить решение — нет: план! Черт с ним, с завтра, сегодняшний план важнее.

«Постой, — пришло на ум Сергею, — ведь это он, не Воронов, точнее, он за Воронова столь категорично и безапелляционно отбросил возможность подъема по снежнику и вешает на него всех собак. Воронов покуда слова не вымолвил по элементарному этому, если не считать некоторой инфернальной закваски, вопросцу. Шли и шли по скалам, про снежник и разговору не было. Так сказать, ясно без слов. А вот и не ясно. Совсем не ясно».