Михаил Миляков - Лавина

Пашина несчастная физиономия. Очки снял, чтобы лучше видеть. Сказать — нипочем не скажет, но в глазах… Тут еще насмешечки и прибаутки Бардошина. И Воронов. Уселся демонстративно на выступе, ждет!

Куда девались обычная благожелательность и терпение Сергея, нарочно спустился на несколько метров к Воронову и, как если бы поставил целью добиться реванша после утреннего поражения, дал волю праведному своему гневу. Чего-чего только не наговорил, чего не припомнил. И о черствости вообще, о нежелании сколько-то приноравливаться к сложностям и неоднозначности любого нестандартного процесса, в котором участвуют живые люди, и, конечно, о бессмысленном увеличении трудностей благодаря этим идиотским скалам, в частности.

— Живые! Ты в состоянии уразуметь? — рубил он, вглядываясь в ничего не выражавшее лицо Воронова и приходя в состояние какого-то страстного ожесточения. — Помочь ближнему своему… То самое, в конце концов… Да хотя бы Паша… об учительнице. Ты, ты!.. Или что же, как всегда — «еллинские мудрости»? Не сечешь!

И еще много чего наговорил, вовсе не имеющего отношения к данному случаю. Одно оправдание: в запале, понесло.

…«Воистину, если бог захочет покарать человека, то лишает его разума», — криво улыбаясь, процитировал Воронов в ответ на мое осторожное недоумение, как могло случиться, что люди оказались на лавиноопасном склоне. Не новички же. Так вот, он, Александр Борисович Воронов, не собирается ни на кого валить, тем более на Сергея. Никто его, Воронова, не принуждал силком, сам после определенных размышлений пришел к своему решению — недостаточно строгому, согласен, не целиком отвечающему правилам безопасности — да; более того, если быть до конца откровенным, так идущему вразрез с однажды и навсегда избранной им системой взглядов. Но, как он уже заявлял и с полной ответственностью повторяет, его решение, выразившееся в согласии перейти со скал на снежник, непосредственно не повлекло известных событий, хотя, и этого он не собирается отрицать, до некоторой степени способствовало созданию определенных условий, ситуации, так сказать. Он подчеркивает: неширокий снежник, расположенный между двумя грядами скал. А то, слышал уже, напридумывали…

«Рядом со скалами! — втолковывал мне Воронов. — Ни в коем случае не отходя в сторону. Не от-хо-дя! Чтобы не подрезать снег, не вызвать лавину». Это было его условием, что подтвердили во всех инстанциях Павел Ревмирович Кокарекин и Георгий Рахметович Бардошин.

А отбросить официальную сторону и попытаться реконструировать предшествующее — что ж, да, минутная слабость, точнее, рассеянность под натиском внешне обоснованных доводов о времени, погоде (погода, по счастью, лишь пугнула, едва Сергей с Бардошиным вышли на снежник, стало проясняться, а там и вовсе распогодилось, солнце выглянуло), еще вопрос с ночевкой тревожил. Ну и кроме того — им, претендовавшим на едва ли не рекордный траверс (если бы осуществился подъем по директиссиме на никем не взятую стену), придется снова выпрашивать у КСП, у Михал Михалыча, чтобы отодвинули контрольный срок на сутки. При одной этой мысли тошно становилось. Да, вот деталь, сыгравшая впоследствии немаловажную роль: их рация барахлила. Накануне во время бурана едва смогли связаться с лагерем.

Наконец, обвинения Сережи!..

Но, думается мне, было и еще другое, оно-то и привело к нежданному согласию Воронова, и это — воспоминание, нечаянно разбуженное упреками Сергея. Многое в поведении, в недомолвках, в старании Воронова увести в сторону склоняет к мысли, что именно воспоминание о том несчастном вечере, когда явился — иначе не назовешь — просить руки, ошеломило его. Болезненное, нелепое, хуже — вредное, как он был убежден. Ибо дальше борьба самолюбий и… чем-то перекликающаяся, столь же невразумительная, горькая и в основе своей не поддающаяся никаким логическим обоснованиям трагедия. А тогда, кто знает, может быть, как раз и поддававшаяся…

Скажут в упрек: попытка автора подвести определенную психологию, заодно связать концы с концами. Не знаю, не знаю. Но резко изменился тон Александра Борисовича, едва дошел до означенного пункта, лицо приняло иное, отстраненное выражение, как если бы такого направления мысль, такое переживание осветили его. Следом застыло в привычной непроницаемой неподвижности — воля и самообладание навели порядок.

Сухим, ровным голосом он еще подтвердил, что, согласен, было проявлено определенное недомыслие с его стороны, утратил временно бдительность, поддался эмоциональному нажиму Сергея Невраева. Сколько неприятностей принесла ему минутная его слабость и сговорчивость. Какая тяжелая наука!

«Снег — это просто, снег — это ерунда. Знай себе вкалывай ледоруб впереди да поэнергичней переставляй ноги. Конечно, подниматься по лестнице к себе домой, когда лифт не работает, несколько легче, — Сергей шуткой старался прикрыть растерянность после нежданной победы над своим супротивником, — а впрочем… Впрочем, бывало и совсем иначе, бывало, что ноги отказывались в лифт идти, так бывало. Э-э, что теперь вспоминать, сказал же себе: как было — не будет. Наизнанку вывернется, а не допустит повторения прежних сцен. Понял уже, что она над ним хозяйка, эрго, как сказал бы Воронов, терпи и жди. И чтобы никакого наигранного безразличия, никакой игры в «не хочешь — не надо». Разве не радость, не великое, дарованное непонятно за какие заслуги счастье, что может видеть ее, быть с нею? Мало этого, мало?»

Сергей глубоко вонзил в снег ледоруб, обернул вокруг древка страховочную веревку, собирался уже крикнуть, чтобы шел этот самый Жора, но опять голос Воронова. Сергей поискал глазами: в широкой ступенчатой расщелине он. Из-за его каски высовывал голову Паша.

— Ну?

Воронов:

— Давай-ка, друг Сергей, поднимись лучше на скалы. Что за страховка на снегу? Запросто стащит. Со скал будем организовывать охранение.

Сергей уже открыл рот, чтобы доказывать и убеждать. «Снег держится хорошо, к тому же морозец, небольшой, а есть, и солнце… солнышко вон вершины на той стороне осветило, сейчас к нам перейдет. Все отлично. Не будет повторения вчерашнего. Что угодно, но только не сидение сутками в палатке, только не лишний день в без того мучительно затянувшейся разлуке — бессмысленной и жестокой… Наконец-то фортунит, — уверен он. — То все не везло, буран, залепленная снегом стена… И теперь тут тратить попусту время, переходить для страховки на скалы? Да что он?.. Ну, поедет кто вместе со снегом, так сам же и остановится. Ледоруб у каждого. Так что все о’кэй, всё, кранты, дорогой профессор… — И не стал спорить. — В главном уломал: идем по снежнику, и на том наше вам с кисточкой. Надо и его поублажать, подарок ему сделать. Раз, другой организуем страховку со скал, как его душа жаждет, а дальше видно будет».