Михаил Миляков - Лавина

На вопросе о Семенове особо задерживаться не стал, пусть его где-то болтается, примем к сведению. Справился о прогнозе на завтра, обещают дожди, наверху снег. Поинтересовался, как идет у них, на КСП, подготовка к выставке, посвященной юбилею альпинистского лагеря, заодно напомнил: никакие объяснения и причины неподачи материалов к сроку во внимание приняты не будут. Все силы необходимо бросить на своевременную подготовку экспонатов к юбилейной выставке. Задал еще несколько вопросов уже не столь боевого характера; о том же, ради чего звонил, известно ли что-либо новое о группе Воронова, и вовсе ни полслова. Осторожность никогда не повредит. Было бы что сообщить, сейчас же и выложили бы.

Вышеприведенный разговор еще более укрепил уважаемого Михаила Михайловича в намерении излишне не торопиться с весьма сомнительным сообщением о лавине. Чего ради он будет сам подбавлять лишнюю галочку в ведомости этих бездельников с КСП, когда доподлинно ничего не известно? Устраивать себе же втык, как выражаются эти альпинисты? Взяли повышенные обязательства по искоренению несчастных случаев, и что же? На КСП не чешутся, даже, похоже, ничего не знают, а знают — не придают значения, так ему-то и подавно не к лицу устраивать панику. Хуже паники и паникеров быть ничего не может, это он неоднократно подчеркивал в своих выступлениях перед инструкторским составом и рядовыми альпинистами.

И Михаил Михайлович окончательно утвердился в намерении и вида об услышанном не подавать. Вечерком попозже в установленное время будет радиосвязь, тогда и послушаем, и поговорим, и обсудим, и сообща, если понадобится, примем решение.

Немного взбодрившись от снега, которым протер свое горячечное лицо, освеженный таявшими во рту льдистыми комочками, Сергей пытался представить:

«Воронов рассчитывает ли, что мы могли уцелеть? И Паша?.. Паша несмышленыш, испугался, наверное. Надеяться можно лишь на Воронова. Если не решит, что… погибли. Спускаться будут все равно, но… — Сергея охватило недоверие раненого к здоровым, обреченного к тем, кто вне опасности. И ушло: — Как бы ты чувствовал себя на их месте? И они, будь уверен, торопятся».

«Но сегодня им не успеть. Завтра… утром. Если у них все в порядке, если погода продержится… Опять если, если…»

Следом: «Здесь кулуар. «Кулуары — дорога лавин», — вспомнилась намозолившая уши формулировка. Скучная, как любое четко выраженное понятие, но теперь нагнетавшая новую волну напряжения своим непререкаемым смыслом.

— Надо перебраться в защищенное место, поставить палатку, — сказал он себе. — Перебраться. Но куда? Поставить палатку… Но как?

Сергей лежал и невольно прислушивался, не срывается ли новая лавина, и всматривался вверх, хотя какая разница, увидит на минуту раньше или позднее. Блуждали, сталкивались, сбивали одна другую шальные бессвязные мысли. Время шло.

Было жарко. Кулуар обращен на юго-запад, снег и скалы отражали со всех сторон тепловые лучи. Сергей находился слоено в центре огромного сферического зеркала и изнывал от жары и жажды. То и дело он набивал рот снегом, но это приносило лишь минутное облегчение. Вода, лишенная солей, только сильнее изнуряла организм.

«Никуда мне не уйти отсюда, — понял он, обрывая лоскутки кожи с пальцев. — Наступит ночь… Почему я решил, что Воронов спустится непременно утром? Начлагеря — ему бы на бумаге был порядок — запретит им. Да под любым предлогом, опасаясь, что тоже попадут в беду. Он сейчас, наверное, никому не доверяет. …А если уже попали? Лавина могла задеть. Какое задеть — смести могла, потащить за собой, как нас с Жорой. Ведь они стояли просто так, самостраховки не было. Или… Да что или! Сколько угодно «или» и «если».

Спасательный отряд… Но если рация не в порядке?

Стеной обступали вопросы, на которые не находилось ответа. Путаница в мыслях, в понятиях; чему верить и чему не верить. Отчаяние и всплески панического возбуждения, когда, не сообразуясь с реальностью, готов на любое безрассудство.

«Вниз, скорее вниз! Пусть боль, пусть что угодно, только вниз. Вниз! Прочь от мертвых скал, снега. Быть среди деревьев, зарыться руками в сухую землю лесного пригорка… Только не снег, что окружает со всех сторон, не скалы. Вниз, вниз…»

Он попытался одним резким движением, не обращая внимания на боль, встать, чтобы идти, двигаться. Только бы прочь от снега, от скал, от давящего кошмара одиночества… Но глаза застлало туманом, и сам он и все вокруг медленно повалилось куда-то.

Павлу Ревмировичу явно не по себе. Губы его дрожат, он почти как после своего срыва. А вглядеться, пожалуй, что и нет, отмечает про себя Воронов. Тогда было олицетворение страха и неуверенности; теперь — бестолковая, граничащая с отчаянием решимость и, конечно, младое возмущение, которым Паша, как и многие его сверстники, страсть как любит потешить себя. Но дай ему волю, и вгорячах ринется по скалам либо даже по кулуару, где прошла лавина. Разумеется, отпустить Павла Ревмировича и мысли не возникает у Воронова.

— Посмотри, сколько висит! — Воронов резко выбросил руку в направлении оборванного высоко вверху снежного поля: — В любую минуту новая лавина может сойти. Пострашнее первой. Подобных случаев сколько угодно. В правилах безопасности сказано…

— Какие правила? Там люди! Наши товарищи! Там Сергей… — Паша шагнул к обрыву, похоже, и впрямь собираясь начать спуск.

— Изволь держать себя прилично, ты что? — Воронов вынужден призвать его к порядку. — Сколько мы звали? Ла-ви-на! Через скальные стены… — Множество доводов логически выверенных, доказательств, увы, бесспорных прокрутил мысленно Воронов, прежде чем пришел к своему пониманию, и теперь почти уже без каких-либо сомнений уверен в непреложности летального исхода. — Один шанс на тысячу, — восклицает он. — Даже на десять тысяч!

— Слушай, — взмолился Паша, скинув рюкзак, даже присев на него, как требовал Воронов. — Ведь ты умный. Хрен с ним, что профессор, я о другом. Ты же моментально расчел, когда пошла лавина… Я тебе готов все на свете простить за одно то, что крикнул Сергею. Только я знал: не послушает он тебя, нипочем не отстегнется от веревки. Ты точно просчитал, не удержать ему Бардошина, и пусть гибнет один, но не два. Я понимаю, расчет есть расчет. Особенно, когда умная голова его делает. Все так. Но есть, что выше любых счетов-пересчетов. Выше, чуешь? Откинь ты свою математику, и пойми, сердцем пойми, печенками — мы должны идти сейчас, сию минуту на помощь Сергею и Жорке. Что бы там с ними ни было. Мы должны. Должны!..

— Я сделал, что считал себя обязанным сделать, — ровным голосом, чуть разве выше обычного говорит Воронов, тоже устраиваясь на рюкзаке в расщелине. — Я не хотел, чтобы мы переходили на снежник, заметь себе. Когда Жора подрезал пласт и выше сразу сорвалось целое поле, я видел: Сергею не удержать без самостраховки Жору, его сорвет. Да и крючья вряд ли выдержали. Я… я взял на себя тяжелую моральную ответственность. Возможно, и уголовную. Тебе мало этого? Что ты хочешь? — И не дал Паше ответить. — Я надеюсь, ты не хочешь, чтобы мы последовали их примеру? Всего лишь из пустого, никому не нужного, ложно усвоенного понятия героизма. Надеюсь, ты в состоянии понять разницу между подвигом какого-нибудь сержанта милиции, бросившегося спасать тонущего мальчишку и замочившего сапоги, и сложившейся у нас ситуацией?