Михаил Миляков - Лавина

Павел Ревмирович что-то в ответ, едва не захлебываясь, но Воронов повелительным жестом руки и брезгливо поджатыми губами заставил его умолкнуть.

— Ты и я, мы должны дождаться радиосвязи. Мы должны находиться здесь, на месте, откуда наших товарищей унесла лавина, и координировать работу спасательных групп. Как ни ослабели батарейки, нас услышат, когда наступит время связи. На КСП мощный радиоузел. Вполне вероятно, что лавину видели. Не одни мы сейчас находимся в горах. Теперь о твоем… желании. Одному тебе не спуститься. Ты даже не знаешь, что там дальше. У нас всего одна веревка, мало крючьев. Скоро начнет темнеть. Нам следует готовиться к ночевке. Не забывай, палатка осталась у Сергея. Нам предстоит холодная ночевка.

Снег, прилипший к штормовке, таял. Капли, сливаясь, образовали лужицу в складках рукава. Продолговатая, блестящая как ртуть, с выпуклыми краями лужица тихо колыхалась в такт дыханию. Вылилась тяжелыми крупными каплями, когда, очнувшись, Сергей вытянул занемевшую руку.

Боль вернулась, кажется, еще прежде сознания. Вгрызалась, жгла. Перед раскрытыми глазами возникли снег, скалы… Голова мутная, тяжелая. Во рту пересохло. Снег еще острее отдавал металлом. Безысходность, бессмысленность…

«От беды не уйдешь, когда она охотится за тобой. Тем более если становится возмездием, — сказал он себе. — Двигаться, заставлять себя что-то делать?.. Чего ради?»

Уткнулся лицом в снег. Смежил веки. Красные, оранжевые, голубые круги плыли медленно вправо, поворачивали и поднимались кверху, следуя за движениями его зрачков, и медленно, плавно, неслышно начинали кружиться. Заслоняли друг друга, а пытался вглядеться — возникали неожиданные сочетания, яркие, празднично-звонкие…

Что такое? Ему почудилось… Не понял, но голова сама, как у сторожкого зверя, повернулась в направлении слабого, тотчас угасшего звука.

«Ветер прошелестел в скалах», — решил он, но оцепенение безразличия, неподвижности, подчиненности своему положению отпустило. Слух напряженно ловил тишину. Поймал легкий, не громче шороха ветра, но сразу отличимый от ветра звук. Звук этот продержался недолго и пропал. Сергей приподнялся, закричал. Еще и еще. С равными промежутками. Шесть раз в минуту. Кричал и напряженно прислушивался, сдерживая дыхание, сомневаясь и веря, что не померещилось. И снова поддавался сомнениям, и отбрасывал их.

«Ветра нет и в помине. Если только камень где-то или лед?.. Какой камень! Это… здесь. Или… стоны? Бардошин?.. Живой. Как же я его не увидел?»

Явственно донесся протяжный, похожий на всхлипывание, стон. Нелепость, но даже когда понял — стоны! — все еще надеялся на что-то другое, ждал.

Опять стоны. Сергей приподнялся сколько мог выше на выпрямленных руках и всматривался туда, где терялась в снегу страховочная веревка. Ничего, что напоминало бы очертания человеческого тела, голову, руки. Большие камни и поменьше, уже обтаявшие на солнце, или, может быть, выходы скал и снег. Мятый, жеваный, комьями. Новый стон!

«Там он, справа, где самый навал». Сергей медленно, осторожно передвинулся головой вниз по скату. Подтянул рюкзак. Выжимаясь на локтях, перетащил совсем немного себя, свое туловище, ноги. Снова подобрал руки. Выжался — перетащил еще. Ноги волочились как неживые. Боли в ногах не было. Боль возникала где-то внутри. Но некогда было сосредоточиваться на себе.

Ползти оказывалось не так уж тяжело, как ожидал. Вероятно, потому еще, что вниз, под уклон. И рюкзак перетягивать не составляло особого труда. Тем не менее после пяти-шести таких выжиманий и протаскивания своего тела пришлось остановиться. Трудно сохранять ясность в голове, и все-таки боль одолевала, вспыхивала особенно жарко, когда цеплялся своими беспомощными ногами за неровности.

Потом кончилась свободная веревка. Припал плечом к снегу, поднял другое, отстегнул наконец-то карабин от грудной обвязки, освободил себя от веревки. И пополз дальше. Натужно кряхтя, медленно полз Сергей к краю, за которым только горы и небо и откуда изредка неслись стоны. Полз, выталкиваясь согнутыми руками, помогая себе грудью, головой. Полз, близко ощущая грань, за которой беспамятство. Полз — и это было замечательно, вызывало прилив веры в себя, в свои возможности.

Останавливался, когда уж очень начинало терзать: сомкнутые веки подергиваются, внутри все сжато в комок — терпи, терпи, не поддавайся, не давай себе раскиснуть.

Едва силы и чувство реальности возвращались, тащил себя дальше вниз по жесткому, бугристому снежному скату. Подтягивал рюкзак. Опять и опять выжимаясь на локтях, понемногу, а то и совсем по чуть-чуть передвигался ниже и ниже; задевал ногами, кусал и глотал снег, слизывал солоноватую кровь с левой, особенно пострадавшей при страховке ладони (рукавицу потерял где-то), вслушивался в стоны, не разбирая уже, чьи они, его собственные или того, другого, отыскать которого он стремился; и опять перетаскивал свое беспомощное тело на десять сантиметров, на пятнадцать, дальше и дальше.

Стоны пропали. Сергей не сразу сообразил, прислушался, не напутал ли в направлении, — тишина. Приподнял себя на вытянутых руках — вокруг по-прежнему пусто. И как ни вслушивался — ничего, кроме редкой капели на освещенных низким солнцем скалах да принесшегося издалека цоканья камнепада. Словно нарочно притих Бардошин, затаился, спрятался, испугавшись его приближения. Или нет его, погребен под снежным лавинным навалом, а недавние столь явственные стоны — плод воображения? Галлюцинация. Морок.

Прополз еще сколько-то.

Сразу за большим камнем близко к обрыву разглядел плечо, выступавшее из снега, и обтаявшие черные волосы.

Заспешил, подполз вплотную. Разрыл руками снег. Повернул к себе голову Жоры. Глаза закрыты. Лицо серое, неподвижное…

Сергей смотрел на недавнего врага своего, которому желал смерти, искал возможности расправиться с ним, из себя выходил, когда Воронов отказался от штурма стены, и все равно надеялся и ждал, и не было ни удовлетворения, ни даже самой малой радости, что вот он в его руках, раненный, скорее всего тяжело, даже смертельно. Ничего не испытывал Сергей Невраев из недавнего арсенала ненависти и презрения, тоски и глухой, потаенной жажды мести. Только жалость и щемящее облегчение: жив Жорка, дышит.

Отгреб снег с груди. Расстегнул лямки рюкзака. Жора застонал было и умолк. В сознание не приходил, как ни звал его Сергей.

Просунул руку ему под спину, ухватил за подмышку, напрягся, пытаясь вытащить… «Куда там! — Понял сразу: — Придется отрывать».

Он проковыривал пальцами ямки и выламывал ком. Скреб и откидывал горстью. Долго, бестолково копал, прежде чем удалось освободить руки Жоры. Одна подвернута была под спину. Другая с темляком ледоруба на кисти протянута в сторону. Ледоруб оказался как нельзя кстати. Орудуя им, Сергей уже живее рыхлил, сгребал и откидывал снег. Яма вокруг Жоры росла. Яма казалась глубже от набросанного по краям снега.