Аркадий Минчковский - В наши дни

Город пестрел плакатами, злыми карикатурами на Гитлера, жалкого и ничтожного в тени треуголки Наполеона, изображениями мужественных красноармейцев, рубящих, как древние витязи, гидру фашистской свастики, призывами встать грудью на защиту Родины. Были на щитах и афиши, извещающие о спектаклях в театре и представлениях цирка. Москва жила напряженной, убежденной в правоте своих дел жизнью.

То, что на людных углах продавали газеты и звучало радио со знакомым голосом диктора, что по пути встретилась афиша Большого зала Консерватории, где исполнялась симфония Чайковского, внушало веру — придет время побед.

Три пульмана, не вызывая больше опасения за их судьбу, стояли на дальнем пути Северного вокзала, сданные под охрану. Москву не раз бомбили, но зенитный огонь ее был мощным, и разрушений, причиненных бомбежкой, не было заметно.

Насколько мог приведя себя в порядок, умудрившийся сдать чемодан в переполненную свыше всяких возможностей камеру хранения багажа, Аркадий Павлович шел на Неглинную улицу, в Комитет искусств. Беспокойство не оставляло его. Что-то с театром… Неужели было напрасным все, что он пережил с июньского воскресенья?.. Неужели он опоздал с перенесшим железнодорожную неразбериху, бомбежки, обстрелы, глумление над вагонами театральным добром, бывшим для него в эти дни всем на свете?

Действовало метро. Со станции на площади он опускался по движущемуся эскалатору. На три ступеньки ниже весело переговаривались три молоденьких лейтенанта в новых, поскрипывающих сапогах, в ладно подогнанных гимнастерках, с портупейными ремнями крест-накрест на спинах и с еще пустыми кобурами для оружия. Все трое с одинаковыми чемоданчиками, в никелированных уголках которых играли огни метро. Аркадий Павлович смотрел на уже преисполненных командирского достоинства лейтенантов и припоминал тех взводных и ротных, которых видел в санитарных поездах, — в гимнастерках со следами замытой крови, перевязанных бинтами, опиравшихся на костыли, думая о том, что ждет впереди этих наверняка рвущихся на фронт мальчиков.

Внизу, на платформе увидел один, а затем другой комендантские патрули. Пожалуй, этим сегодняшнее метро тоже отличалось от довоенного.

У входа в Комитет мельком взглянул на свое отражение в стекле дверей. Да, неважнецкий вид! Но до этого ли сейчас?! Ладно, что хоть был не оборван и выбрит.

Его приняли сразу.

В кабинет к комитетскому начальству поглядеть на считавшегося погибшим администратора сошлось несколько человек. На Аркадия Павловича смотрели с любопытством. Он начал было рассказывать, как ему удавалось вывозить пульманы из фронтовой полосы, но вдруг умолк и сказал:

— Ничего особенного не было. Удирал с вагонами от немцев. Удирал, пока было возможно и куда только возможно… Да, так… Везло, видно, мне все-таки, вот и добрался до Харькова… Оттуда уже с вашей помощью сюда.

Собравшиеся слушать его разочарованно покидали кабинет.

Он узнал, что театр его обосновался в большом городе Западной Сибири, занял помещение местного драматического коллектива, который на время войны был переведен в крупный заводской клуб.

— Вас там ждут, — сказали ему. — Когда узнали, что вы отыскались, да со всем имуществом, ну обрадовались!.. В общем-то, вы ведь, можно сказать, спасаете театр.

Его снабдили талонами на питание и обещали устроить на ночлег. Он поблагодарил и сказал, что хотел бы не откладывая начать добираться до театра. Ведь до него было еще так далеко. Потом спросил, можно ли дать срочную телеграмму дирекции.

— Конечно, конечно, — отвечали ему. — Мы постараемся связать вас с ними по телефону.

— Тогда, пожалуйста, и с Ленинградом. Там у меня жена.

От него не могло ускользнуть, что при этих словах те, кто был в кабинете, переглянулись.

— Попробуем позвонить в Ленинград. Дайте номер телефона.

— Знаете, я бы хотел поскорее двинуться дальше.

— Отправим скорым. Поезда на восток ходят нормально.

Аркадий Павлович забеспокоился.

— Я — скорым? А груз?..

— Товарной скоростью. Дадим сопровождающего… толкача.

— Нет, прошу вас… Я поеду с ними, с вагонами… Обязательно только с ними, товарищи…

Аркадий Павлович поднялся.

Но и в московском тылу имелись свои трудности. С городом, где разместился театр, междугородная станция обещала соединить только после семи вечера. Что касается Ленинграда, то все попытки дозвониться оказались тщетными.

Прошло немало времени и после семи вечера, а разговора с театром не получалось. На вопросы, когда же он наконец состоится, с междугородной следовал невозмутимый ответ: «Ждите, линия занята… Освободится — соединим…»

И он ждал, не отходя от телефона, в приемной, на широком клеенчатом диване. Минуло шесть, семь и десять часов, а ожидаемого звонка все не слышалось. Сменились секретарши начальства. Дневная ушла домой, и на ее место уселась вечерняя. Оказалось, в Комитете теперь работали до поздней ночи. Стучали пишущие машинки. Велись телефонные переговоры. Ходили люди с бумагами. Строгого вида женщина за секретарским столом объяснила, что в Москве сейчас далеко за полночь работают все наркоматы и главки и что именно ночью часто поступают приказы, требующие срочного выполнения. Это обстоятельство обрадовало Аркадия Павловича. Он мог спокойно дожидаться минуты, когда его соединят с театром. Однако чем дольше ждал, тем меньше оставалось надежды на сегодняшний разговор. Спектакль там уже должен был окончиться, и вряд ли кто-нибудь мог ночью ответить на московский звонок.

И все же около десяти раздался длинный прерывистый сигнал междугородной, разбудив задремавшего администратора.

— Ваш вызов, — сказала секретарша, передавая ему трубку.

Аркадий Павлович вскочил с дивана и замер в ожидании. Одолевавший его сон, с которым он, как мог, боролся последние часы, мгновенно улетучился. Кажется, никогда в его жизни ни один разговор не рождал у него этакого волнения. В трубке слышались гудки и что-то трещало. Номер не отвечал. Напрасно Аркадий Павлович напрягал слух, напрасно почти не дышал, до боли сжимая трубку. Но вот треск прекратился. Женский голос произнес:

— Соединяю. Вызываемый у аппарата.

Он еще сильнее притиснул трубку к уху.

— Алло!.. Слушаю!.. — раздалось издалека.

Аркадий Павлович услышал голос директора. Да, это был он. Сомнений не оставалось.

— Алло!.. Да, да! Это я. — Аркадий Павлович назвал свою фамилию. — Говорю из Москвы, из Комитета…

— Ты?! Аркаша, ты?! — голос директора сорвался и сделался неузнаваемым. — Ты, дорогой наш, живой?..

Никогда раньше не называл он его ни «Аркашей», ни «дорогим», а тут… И вот в этот момент, когда была бесценна каждая секунда, оба они на какой-то миг умолкли. Ком подкатил к горлу Аркадия Павловича и не давал ему говорить. Но в трубке уже слышалось: