Аркадий Минчковский - В наши дни

Несколько сдержанная в институте, она, кажется, впервые говорила с ним в столь шутливом тоне. Она была дома. Смеясь, коснулась его руки.

— Да вы не тревожьтесь. Я еще поработаю, а Люда… Увидите, из нее выйдет толк.

Решительным движением Анечка откинула к стене плед и спустила ноги на пол, на ощупь зацепив ими туфли. На протест директора ответила жестом неповиновения. Поднявшись, прошаркала каблучками к окну и принесла красную папку.

— Вот, все сделано. Три экземпляра, как вы просили. По-моему, у вас хорошо. Даже я поняла, что это дело.

Он не стал развязывать папку. Он не сомневался, что работа выполнена наилучшим образом.

Вкладывая папку в свой лакированный портфель и задвигая молнию, сказал:

— Между прочим, в институте существует железная вера. Говорят, что все, идущее через эту машинку, получает зеленую улицу. Да я и сам в том убедился. Неужели не бывало осечки?..

— Нет, — дважды мотнула головой Анечка. — Во всяком случае, полных срывов не помню. Профессор Серебрянский называл меня Маскоттой — женщиной, приносящей счастье.

— Кажется, действительно так.

— И да и нет. Я ведь кое-кому отказываю.

— Шестое чувство?

— Нет, скорее… Не выдадите? Обещаете? — Анечка уткнула себе в лоб указательный палец и, улыбнувшись, подмигнула директору. — Я хитрая, я просто не беру работу у бездарностей. У меня на них безошибочный нюх.

— Гм… Вот оно что… Интересно.

Он стал раскланиваться.

— Спасибо, что навестили. Посмотрели, как живет Маскотта. — Она взглянула на часы. — О, мне пора принимать очередную гадость!

Директор возвращался домой в полупустом вагоне метро. За зеркальными стеклами кометами проносились освещавшие тоннель лампочки. Держа потяжелевший портфель на коленях, он в одиночестве сидел на мягкой скамье. Он думал об Анечке. Улыбнулся, припомнив: в минуты, когда приходилось трудно, в институте что-то всерьез не ладилось, казалось, многое рушится, и он, случалось, выходил из себя, — Анечка, улучив момент, спокойно говорила: «Да бросьте, Александр Павлович, увидите — обойдется…» И в самом деле, со временем все становилось на место. И еще вспомнилось…

…Были трудные времена. Институт топтался на месте. Надо всем властвовала осторожность. Именно в те годы — он тогда начинал младшим научным сотрудником — обрушились беды на профессора Черных. Эксперименты ученого подверглись жестокой критике. Над ним нависла угроза быть низвергнутым отовсюду. Состоялось собрание, на котором Черных винили в пропаганде чуждых идей. С убийственным словом выступил тогдашний недолгий директор, деспотичный службист и себялюбец, чей научный авторитет ничего не стоил в сравнении с именем Черных. А те, кто мог сказать слово защиты, угрюмо молчали. Донкихотство все равно ни к чему не привело бы. Кто-то внезапно «заболел», иные избегали смотреть друг другу в глаза. И тогда неожиданно для всех попросила слова Анечка. Он помнил, как она шла к трибуне сквозь настороженный зал, как произнесла первые слова: «Я ничего не понимаю, что здесь происходит?..» А затем говорила о том, что она мало разбирается в научных вопросах, но знает одно — профессор Черных честный человек, и она ручается за него всем, чем только может… «Да разве вы не думаете так же?» — спросила Анечка, вдруг обернувшись к президиуму, и губы ее задрожали. В зале стояла мертвая тишина. Многие сидели, уперев взгляд в спинку впереди стоящего стула. Когда она закончила свою взволнованную речь, не раздалось ни хлопка, только в первых рядах было слышно, как в президиуме профессор Черных, которого туда посадили словно на позор, сдержанно сказал: «Благодарю, Анечка». И вдруг, как шквал, как обвал в горах, грянули аплодисменты. Аплодировал весь зал. Нещадно били в ладоши профессора, научные работники и многочисленные служащие. Хлопали, пока Анечка со вспыхнувшими ушами шла до своего места, и пока она садилась, и еще, и еще. Напрасно малиновел директор института, напрасно растерявшийся председатель стучал карандашом по графину и требовал тишины. Зал успокоился не сразу.

Анечка стала героиней, но многие считали, что дни ее в институте сочтены. И хотя с утра она, как всегда, сидела за своим бюро, сослуживцев в тот день заходило в приемную меньше обычного.

Профессора Черных скоро перевели в сибирский филиал. О злополучном собрании старались не вспоминать, будто его и не было. Он не помнил, чтобы Анечка еще когда-нибудь выступала с трибуны. О той ее отчаянной речи, кажется, позабыли. Интересно, помнит ли о ней нынче прославленный академик Черных?

На одной из узловых станций метро директор вышел, чтобы пересесть на другую линию. До дома ему оставалось еще три остановки. Он вынул из портфеля папку и, развязав ее, раскрыл страницу наугад. Перепечатка радовала чистотой шрифта и точностью окончания строк. На открытой странице попалась формула, она была тщательно и точно переписана от руки.

Директор убрал папку и подумал о том, что́ бы могло получиться из Анечки, если бы она пошла в свое время учиться. И вдруг мелькнула мысль: а что бы институт, его сотрудники, дирекция и он сам — уважаемый доктор наук — делали бы без милой, скромной Анечки?.. Нет, кажется, и в самом деле без нее было невозможно…

Весь следующий день с утра он надеялся провести в своей лаборатории. Хотелось поскорее освободиться от административных забот и заняться делом, к которому его влекло во всякую минуту.

Около девяти, проходя в кабинет, он уже застал Люду за секретарским столом и минут через пять вызвал к себе. Она появилась с раскрытым блокнотом и шариковой ручкой. Он улыбнулся, отметив похвальное старание. Анечка все запоминала наизусть. Глядя на девушку, директор подумал, что где-то он видел такую вот секретаршу. Видел совсем недавно. Да, конечно же, в кино! В каком-то заграничном фильме. И этот блокнот, и карандаш, и готовность немедленно исполнить любое желание шефа.

Сегодня Люда была одета в серенький, схваченный в талии костюмчик с брюками клеш, отглаженными столь тщательно, что, казалось, о их складку можно порезаться.

— Садитесь, — кивнул директор. — Пишите. Первое.

Красный блестящий карандашик, сжимаемый наманикюренными пальцами, заскакал по листу.

— Заказать разговор с Киевом на двенадцать часов. Затем…

Продиктовав все, что следовало, директор о чем-то задумался и спросил:

— Умеете печатать на машинке?

— Одним пальцем, — покраснев, ответила Люда. — Но ничего, я научусь.

— Лучше пойти на курсы, — сказал он, помня, что Анечка в свое время окончила курсы машинописи. — Как ваше отчество?

— Людмила… Зачем? Просто Люда…

— А все-таки?..

— Владиленовна.

— Отлично. Так вот, Людмила Владиленовна, так мы вас и станем называть. И пожалуйста, отзывайтесь только на имя и отчество.