Аркадий Минчковский - В наши дни

Она была удивлена. Пожала плечами.

— Зачем?

— Видите ли, Люда, — он сам не заметил, как назвал ее так, — видите ли, дело в том что… Сколько вам лет?

— Семнадцать, — с готовностью ответила девушка.

— Да, сейчас семнадцать, а потом двадцать… Предположим, вы проработаете в институте лет двадцать пять… — Он увидел, как девушка беззвучно охнула. — К «Людочке» все привыкнут и будут вас называть так и через четверть века. Меж тем вы будете уважаемая женщина — мать семейства…

— О, я еще не собираюсь замуж, — отмахнулась карандашиком Люда.

— Не имеет значения. Придет время — вы станете секретарем дирекции, смените Анну Петровну.

— Я не стану секретарем, — мотнула она головой. — Я учусь на вечернем искусствоведческом.

— У вас дома большая семья?

— Не очень. Я, еще братишка.

— А кто отец?

— Он строитель.

— Вам было необходимо пойти работать?

— Почему? Я решила сама. Хочу иметь свои деньги.

— Зачем?

— Как зачем? Ну хотя бы одеваться.

Директор с любопытством смотрел на девушку. Люда решительно ломала все его догадки о ней.

— Значит, дома от вас ничего не требуют?

— Вы про деньги? Конечно нет. У нас хватает на жизнь.

Он не стал расспрашивать дальше. Было вполне возможно — у Люды есть своя комната, и у родителей, наверно, дача.

— Понятно, — сказал он и повторил: — Понятно. Ну, хорошо…

— Все? — спросила Люда, взглянув на блокнот с записями.

— Пока все, — кивнул директор.

Она повернулась и пошла к двери, а ему пришла мысль задать ей еще один вопрос.

— Минуту, Людмила Владиленовна! — остановил он девушку. — Ну, а кто же у нас будет секретарем после Анны Петровны?

Она повернулась и посмотрела на него с нескрываемым удивлением, словно хотела сказать: «Откуда я знаю, кто у вас будет секретарем? Вот уж действительно!..»

Но тут же ответила:

— Найдется, думаю, кто-нибудь. Да и Анна Петровна еще поработает.

— Верно, — согласился он. — Анна Петровна еще поработает.

Дверь за новым курьером, временным секретарем и будущим искусствоведом, затворилась.

— Анечка еще поработает, — задумчиво повторил директор, глядя на календарь с пометками, и поднялся, чтобы идти в лабораторию.

Егора Яновича я знаю давно. Столько времени, сколько хожу в цирк уже не обыкновенным зрителем, а человеком более или менее своим — знакомым с артистами и теми, кто в свете прожекторов на арене не появляется, но от кого ежедневные представления зависят во многом.

Когда я вечером сижу в ложе или пристраиваюсь где-нибудь в рядах, я непременно вижу в боковом проходе фигуру чуть ссутулившегося старика в синем поблекшем берете, внимательно следящего за тем, что делается на манеже. Стоять здесь никому не полагается, а Егору Яновичу можно. Так заведено издавна. И если в какой-нибудь вечер в цирке его не видят, начинают беспокоиться. Все ли благополучно с нашим завсегдатаем?!

Уже мало кто помнит номер, с которым работал Егор Янович, и цирковая фамилия, с какой он выступал, позабылась. Зато у самого старого артиста память поразительная. Глядя под купол, чуть ли не на любую воздушную пару, Егор Янович может вам рассказать ее родословную до четвертого колена. Назовет и дедов, и отцов, и дядек, и теток. Объяснит, когда какая цирковая семья с кем породнилась и кто из нее вышел. И, можете не сомневаться, все будет правдиво и точно. Егор Янович — летопись нашего цирка.

Однажды спросил я его о гимнастке, про которую слышал много, но все как-то неопределенно и путанно. Старик оживился. Видно, был не прочь поделиться тем, что знал. Мы задержались в пустом ряду кресел после просмотра нового акробатического номера. Круглый зал был освещен скудным дежурным светом и выглядел буднично и неуютно. Услышав мою просьбу, Егор Янович чуть улыбнулся и задумался. У глаз сбежались морщинки.

Неторопливо он заговорил:

— Говорите, о ней ходят легенды? Я встречал Марию не однажды… Как вам о ней рассказать? Да, если бы вы знали, что это была за гимнастка! Кто ее видел хоть раз на трапеции, думаю, помнил всю жизнь. Может быть, забывали ее имя, но артистку, на которую завороженно смотрели тысячи сидящих в цирке, позабыть было невозможно… Скажете — я был в нее влюблен? В нее влюблялись все, кто бывал на представлении. За всю свою жизнь, когда я еще только мечтал выйти на манеж, и потом, когда уже только смотрел, как там работали другие, я не видел такой удивительной гимнастки. А я, поверьте, их видывал.

Егор Янович умолк. Взгляд его ушел куда-то вдаль, в глубину затемненного полукружия верхних рядов. Неожиданно на бледных губах старого артиста дрогнула сдержанная улыбка. Как бы спохватившись, он продолжал:

— Знаете, Мария очаровывала публику с той минуты, когда прожектора выхватывали ее из тьмы, появившуюся в проходе меж униформистов, а потом сбрасывающую на ходу легкую накидку и стремительно взбиравшуюся по веревочной лестнице. Вверх взлетала, словно птица, без всяких заметных усилий, и уж тут от нее нельзя было оторвать взгляда до самого конца номера, когда, вытянув ноги и чуть скрестив их, она летела на руках вниз по канату, спущенному из-под купола, а затем прыгала точно в центр арены и раскланивалась с такой грациозностью, что я не знаю, много ли было на свете балерин, которые умели так покоряюще прощаться со зрителями.

Полагаете — преувеличиваю? Какие особые трюки исполняла, чтобы так восхищаться ее работой, да еще нынче, когда молодежь проделывает в цирке такое, что, кажется, и не снилось нам, старикам? Нет, тут дело было совсем не в трюках, хотя и сейчас их можно оценить. Полет у нее был невиданный. Замирал дух у любого, кто хоть сколько-нибудь разбирался в нашем деле.

Когда она отрывалась от раскачивающейся трапеции и делала сальто и потом винт… Да, это был уже не пируэт, который исполняли многие, а именно стремительный винт. Ну, а потом Мария ласточкой слетала вниз и приходила в руки ловитора так свободно, что казалось, это она просто играла в воздухе.

Поверьте, я смотрел этот номер, наверное, сотню раз и не припомню случая, чтобы она в чем-то ошиблась. Чтобы, как это иногда случается, от беды артиста спасло только чудо. Здесь все бывало точным, тысячу раз выверенным, но всякий раз представлялось, что так летать ей вздумалось сегодня, а партнер лишь вовремя догадался о ее намерении.

Да, смысл был не в трюках, пусть они и считались рекордными. Секрет успеха таился в неповторимом обаянии артистки. Мария никогда не заигрывала с залом. Не расточала в ряды комплиментов. Вы знаете, в цирке так называют разные реверансы, улыбки и воздушные поцелуи. И обманом она не занималась, как, например, изображая опасность, неудачу, пугают публику, чтобы вызвать страх за себя. И все-таки… Когда номер заканчивался и ноги гимнастки касались манежа, сотни людей на скамьях облегченно вздыхали. Вздыхали и мы — свои, кто наблюдал из проходов или смотрел в щель меж двух половин форганга.